Андрей Дмитрук - Сувер

Впрочем, обе половины веча сходились в одном: ждали обвинения. От того, как оно прозвучит, зависело многое. Сочтут ли судьи, что Ваюр нарочно пустил индрика на девушек — либо просто не удержал взбесившегося зверя?..

После недолгого совещания с другими судьями, поднявшись и рукой успокоив говор, повёл свою речь Йемо. Тихий надтреснутый голос ловили жадно. Суть же была сказана так:

— Индрик, вожатым коего был мастер-шорник Ваюр, сын Сидхана, нежданно сломал ограду поприща и стал топтать собравшихся градчан. При сём погибли.

Хотел старый, мудрый гопалан успокоить обе стороны, и вышло славно: вроде бы и Ваюр не направлял зверя на сестёр, и сам индрик, взбеленясь от чего-то, вовсе не указанных вожатым людей лишил жизни, а первых попавшихся, кто стоял ближе. Брови Ратхая стали подниматься; друзья и родичи его одобрительно закивали, погладили бороды. Приречный конец, однако, безмолвствовал; Питар по-прежнему смотрел исподлобья.

Священник Богини-Матери предложил вызвать видана-зверуна Аранью, первого умельца по части приручения индриков. Послали за ним. К счастью, видан стоял в задних рядах на сходбище.

Вид у досточтимого Араньи был самый подходящий для знатока и укротителя зверей. Приземистый, одетый в кожу и мех, буйно бородатый, с волосами до лопаток, перетянутыми кожаным жгутом, — он уверенно растолкал народ и вышел к скамье.

Спрошенный, Аранья сказал хрипловатым басом:

— С ними случается. Вроде припадков. Правда, чаще весной. Когда кровь играет. Или в сильную жару. Но бывает всяко. Див, правда, спокойный, и лет ему много. Я молодой был, когда мы его отбили от дикого стада. Однако и старые порой выкидывают. Пару случаев помню, когда они сходили с ума. Крушили всё вокруг.

— И что же ты тогда делал? — когда молчание затянулось, спросил гопалан Дживан.

Аранья пожал мощными плечами:

— Пришлось отравить. Яд у меня имеется. — В кривой улыбке он поднял левый угол рта. — А иначе индрика и не свалишь. Стрелы да рогатины — для него щекотка.

Слова зверуна и судей, и Ратхаеву сторону настроили ещё более доброжелательно. В крайнем случае, придётся отравить лишь помешанного Дива, — жаль, но это, можно сказать, малая жертва сравнительно с осуждением Ваюра и горем Агны.

Женщина изо всех сил махала мужу. В его оправдании уже почти никто не сомневался. Вот сейчас встанет столетний Йемо и скажет: «Суд принял решение, да утвердит его вдохновляемое богами вече! Взвесив и обсудив дело об убиении…» И так далее, вплоть до слов, которые наполнят радостью всех друзей Ратхаева дома: «Считать Ваюра, сына Сидхана, в совершении сего невиновным!»

Но едва успел Аранья договорить, с места ещё не сошёл, как вдруг рядом с ним оказался разгневанный Питар. Ладонь опустив на одно из закутанных девичьих тел, он закричал громко, требовательно:

— Градчане, братья! Не без причин были убиты мои дочери, и не взбесившийся индрик в том повинен! Смотрите же!..

И, сделав ещё шаг к судейской скамье, кузнец с поклоном подал Йемо свёрток, который до сих пор прижимал к себе. Дрожащими руками гопалан развернул. В тряпице лежали тонкие детские косточки, а среди них — маленький череп с безобразной дырой во всё темя.

Сходбище охнуло единой грудью, подаваясь вперёд, поближе. Йемо высоко поднял на ладони крошечный жёлтый череп, — Питар же в это время, захлёбываясь, рассказывал всем жуткую историю о грехе своей дочери с ганапатом. Сам Ратхай лицом оставался невозмутим, но столь сильно сжал набалдашник своего посоха, что побелели костяшки пальцев.

Вокруг площади, отделяя её от ближних усадеб, шла широкая кайма травы. Обычно на ней паслись козы. Сейчас кайма была сплошь занята градчанами, не имевшими права на участие в вече: женщинами, детьми, юношами, не достигшими мужского возраста — двадцати пяти лет. Стоя или сидя на прогретой солнцем земле, люди ловили каждое слово. Среди неполноправных, как чужак, однако в первом ряду — стоял Инкэри. Сами не понимая почему, градчане его слегка сторонились. Скрестив руки на груди, улыбчиво щурясь, гость с видом добродушного снисхождения следил за всем происходящим. Но когда явлены были суду доказательства страшной вины Камы и Ратхая, когда Питар начал громогласно повествовать об их преступлении, — разом изменился в лице чернобородый альд. Правой рукой сделал несколько судорожных движений, будто рисовал в воздухе угловатые знаки, и режущий взгляд синих глаз навёл на Ваюра.

Доселе тот, скованный судебным обрядом, так и продолжал стоять у скамьи, руки уронив и глядя себе под ноги. Но тут словно очнулся. Поднял глаза. Взглянул на кричавшего Питара и спокойно полез к себе за пазуху.