Виктор Каменев - Шут (СИ)

— Ты мне тут не философствуй. Вот тебе черновик и бумага. Перепишешь текст красиво и без помарок. Нужно пятнадцать экземпляров.

— Зачем так много?

— Затем, что столько надо.

Дора принялась писать. Текст для индульгенций разбойникам я разработал сам. В каждой из них было написано, что такой-то (оставлялся пробел) является законопослушным верноподданным его величества Франка Четвёртого и имеет перед ним особые заслуги, каковой факт удостоверялся приложением королевской печати. Дора быстренько изобразила пятнадцать листов, а я прошёлся по ним поддельной болванкой с королевским гербом.

В столице с таким документом лучше было бы не светиться.

— Шеф, а когда его величество посадит нас в подземелье? — спросила Дора. — Надо хоть своих предупредить.

— Тебя так и тянет туда, — проворчал я. — Ты вот что, подруга дней моих суровых, собирайся, и чтобы уже сегодня вечером духу твоего в столице не было. Меня-то наш драгоценный король трогать побоится, а вот тебе, скорее всего, достанется на полную катушку.

— Вы издеваетесь, — сказала Дора с ожесточением. — Вам просто нравится меня изводить.

— Ты это о чём?

— О той долговой расписке на ваше имя, которая подписана мною. Как же я уеду? Проценты растут, а необходимую сумму мне ещё собрать не удалось.

Я прикрыл глаза и принялся рыться в памяти. На инструктаже координаторы говорили о Доре, да и Сергей Сергеич болтал какую-то чепуху насчёт ложных воспоминаний, кои должны будут придти ко мне от Турди. И после усиленных шкрябаний по сусекам моего мозга необходимая информация пришла.

Я вспомнил о том, что семья Доры как-то среди зимы оказалась на улице безо всяких средств к существованию. Королевский шут ссудил девушку деньгами, после чего принял её на службу. Вот откуда они были знакомы, мне вспомнить не удалось. То ли росли вместе, то ли Турди её когда-то грабил.

Подписав долговую расписку, Дора попала в рабство. Шут откровенно её домогался, однако в своих домогательствах не преуспел, вследствие чего его подчинённой приходилось терпеть придирки, издёвки и кратковременные командировки в дворцовое подземелье.

— Послушай меня…

— Нет, я не буду вас слушать! Вы хотите, чтобы я с вами переспала, тогда, возможно, долги мне простятся! Но этого не будет, слышите?!

И вдруг моя, а не Турдина память подсказала мне, где я раньше видел эти глаза, столь яростно сверкавшие в эту минуту.

— Кто позволил тебе орать? Да я тебе такое устрою! Ты у меня будешь знать по именам всех крыс во всех подземельях королевства.

— И пусть! Мне гораздо приятнее общаться с ними, чем с вами!

— Вот и пообщаешься. Присядь-ка.

— Я вполне могу слушать ваши издевательства и оскорбления стоя.

— Дело твоё. Знаешь, Дора, вчера его величество изволили звездануть меня скипетром по спине. И вот от этого мне открылось будущее.

— Чьё?

— Твоё, как ни странно. Теперь я знаю, что произойдёт с тобой в дальнейшем. Например, скоро ты поймёшь одну простую вещь: не в деньгах счастье.

— А в чём?

— Есть много более приятных… Ага, вот, — заметил я, найдя, наконец-то, в бумагах Турди долговую расписку Доры. — Видишь, это просто бумага.

— Но в ней написано…

— Да какая разница, чего там понаписали! Слушай меня, я же тебе твоё будущее предсказываю. Пройдёт лет сорок, ты станешь старой, сморщенной, впадёшь в детство и станешь ходить под себя.

— А вы останетесь вечно молодым? — хмуро спросила Дора.

— И где-то в это время у тебя родится внук.

— Вы это серьёзно?

— Сперва, конечно, дети появятся.

— Уж не от вас ли?

— Не знаю. Очень сомнительно. Так вот, твой внук станет величайшим человеком в истории. Как Александр Македонский. Или Архимед.

— А кто это?

Я мысленно обругал себя и ответил:

— Ладно, пример неудачный. Скажем так: твой внук станет величайшим изо всех великих.

— А если у меня их будет два? Или три?

— Да может и с десяток. Но у того, о котором идёт речь, будут твои глаза. Точь-в-точь твои.

Я сложил вексель и быстро изодрал его в клочья. Дора ахнула.

— Что вы сделали?!

— Не забывай о нашем разговоре и моём предсказании, когда станешь баюкать своего внучка на коленях и стирать загаженные им пелёнки, — добавил я, распахивая окно и выбрасывая в него клочки расписки.

Но порыв ветра занёс добрую половину их обратно, разбросал по кабинету, по волосам и платью моей секретарши.

— И с этого момента держись от меня подальше, — предупредил я. — И никогда, слышишь — никогда! — и ни за чем ко мне больше не обращайся.