Рошани Чокши: Бронзовые звери [litres]

Почти целый месяц Северин и команда садовников искали единственный выживший экземпляр розового куста, из множества других, которые когда-то посадил Тристан, а потом Северин вырвал их и сжег. Тристан никогда не давал имен своим розам, и потому эта обязанность пала на Северина. И в дальнейшем эта разновидность должна была называться Энигма.

В то время, как что-то восстанавливалось, другое, наоборот, было уничтожено.

Исчез Сад Семи Грехов, и хотя некоторые постояльцы отеля были огорчены тем, что не могли больше прогуляться по аду и обратно, идя на ужин, Северин решил, что с него хватит ада.

На этом месте Северин организовал приют для птиц, которые по множеству причин не могли выжить в дикой природе. Здесь были певчие птицы, выпавшие из гнезда юными птенцами, голуби, с которыми жестоко обращались фокусники, воробьи, побывавшие в кошачьих когтях. Встречались и другие птицы, вроде тех, кого когда-то отловили в их родных землях и привезли в Париж для потехи. Птицы, чье оперение могло соперничать с красками рассвета, попугаи с разноцветными клювами, соколы с золотистыми глазами и удивительные создания с пересекающимися на бровях радугами. Все они обрели дом в Эдеме и теперь находились под пристальным наблюдением ветеринара, зоолога и, как ни странно, Евы, которая оставила свое искусство и переехала в Эдем вместе с больным отцом. Для Северина каждая птица заключала в себе частичку Тристана. Когда они выздоравливали, ему казалось, что брат тоже понемногу исцелялся.

По вечерам Северин прогуливался по вольеру. Он почти не смотрел на птиц, упершись взглядом в землю, где его тень двигалась следом за ним. В эти моменты он представлял, что это не его тень, а Тристана. Он представлял, что брат идет следом за ним, удерживая на плече Голиафа. В такие мгновения беспорядочное бормотание Парижа стихало, сменяясь таинственной поэзией птичьего пения и трепетом заживающих крыльев а порой – порой — Северину казалось, что он слышит пение Тристана. Этот звук был подобен ощущению покоя, избавившегося от боли и воспарившего в небеса.

Стук в дверь отвлек Северина от его мыслей.

– Войдите.

На пороге появился Энрике. На его лице сияла радостная улыбка, в руках он сжимал стопку бумаг.

– Они уже здесь? Потому что я подумал – ах!

По кабинету разнесся пронзительный крик, и, обернувшись, Северин увидел Аргоса, направлявшегося к Энрике.

– Аргос был… странным.

Годовалый павлин обитал в крошечной квартирке куртизанки, которого она потом выбросила на улицу, повыдергав у него почти все перья. Когда его привезли в Эдем, он бросался на всех, кто пытался за ним ухаживать, кроме Северина. Месяц спустя, благодаря хорошему питанию и возможности гулять, Аргос превратился в великолепное создание. Аргос также, по непонятным для обслуживающего персонала причинам, постоянно повсюду следовал за Северином, отказываясь подчиняться кому-то другому.

– Ты не отзовешь своего демонического стража? – попросил Энрике.

– Аргос, – мягко произнес Северин.

Павлин фыркнул, устраиваясь около камина. Птица не сводила глаз с Энрике, стоявшего совсем рядом.

– Если честно, Голиаф мне нравился гораздо больше, чем это существо.

– Он не так уж плох, – откликнулся Северин. – Возможно, временами слишком меня опекает, но он не хочет ничего плохого.

Энрике смерил его взглядом.

– Наш повар едва не сбежал из-за Аргоса.

– Повар переварил палтуса. Не могу сказать, что не согласен с мнением Аргоса об этом человеке.

Энрике фыркнул, а затем протянул ему бумаги.

– Здесь описания новых возможных приобретений.

Теперь, когда все с подозрением относились к Творению, Вавилонский Орден утратил свою власть и был вынужден распродавать свои внушительные запасы сокровищ на аукционах. Богатые промышленники и железнодорожные магнаты ухватились за возможность украсить свои гостиные предметами старины, в то время как Северин и его семья боролись за то, чтобы вернуть эти артефакты или их настоящим владельцам, или же музеям тех стран, откуда они были вывезены.

В прошлом Северин похищал эти сокровища из гордыни, желая превзойти Вавилонский Орден. Теперь же его достоинство унижала одна мысль о том, что клочки истории рассеются по разным домам. История могла выражаться в разных языках, на которых говорили завоеватели, но это был не истинный облик настоящей истории, и с каждым новым сокровищем, обладавшем исторической ценностью, которое они возвращали на родину, они словно добавляли или переписывали содержание книги, чьи страницы были широки и бесконечны, как горизонт.