Виктория Авеярд - Разрушенный трон [litres]

Но она быстро отстраняется, и ее щека ускользает от моих пальцев. Раздраженно фыркнув, она плюхается на одеяла, скрестив руки на груди. Ее волосы разлетаются на кровати и перемешиваются с моими. Красный и серебряный, два цвета, которые правят этим миром.

– Зачем посылать Кармадона, если ты просто повторяешь тот же аргумент. Кажется, мы ходим кругами, моя дорогая.

– Очень хорошо, – бормочу я. Как обычно, когда она лежит рядом со мной, моя кровь закипает. – Может, мне попробовать другую тактику?

Эванжелина смотрит на меня, повернув голову на бок. Очень медленно я закидываю одну ногу ей на талию и усаживаюсь на нее сверху.

Но ее глаза так и остаются холодными.

– Пожалуйста, – шепчет она, одной рукой нащупывая мое бедро. Другая ее рука остается неподвижной.

Я наклоняюсь к ее уху и чувствую, как она начинает дрожать под моим весом.

– Серебряные Разломов уже разделились надвое, – говорю я, щекоча своим дыханием кожу на ее шее. – Одна из сторон выступает за реорганизацию. – Я целую ее в пульсирующую на шее венку. – За присоединение к Штатам Норты. За жизнь по законам нового правительства. Равенство крови, перестроенное общество. Они предпочтут потерять свой статус, но избежать еще одного кровопролития в новой войне.

Она с трудом сглатывает, стараясь сосредоточиться на моих словах. Но ее рука блуждает по моему бедру и скользит вверх по моей талии. Я остро чувствую ее прикосновения через ткань платья, как будто она проводит ногтями по обнаженной коже.

– Умно, – говорит она. Эванжелина далеко не глупа. Она позволит мне играть в мою игру, но будет вести свою собственную. Один из ее пальцев цепляется за завязки на спине моего платья, играя с ними. Если бы она захотела, то могла бы снять с меня платье, не моргнув глазом. – Мы, Серебряные, всегда знаем, как спасти свою шкуру.

Я снова наклоняюсь и кладу руку ей на горло. Краем глаза я замечаю пятна света вокруг нас. Темные и светлые, истекающие кровью между ними. Он пульсирует в такт моему сердцебиению.

– А другую…

– Мне плевать, – резко отвечает она.

– Другую поддерживают твои кузены, те, что остались в живых, – говорю я, оттягивая воротник ее свитера, обнажая бледную кожу под ним.

Она притворяется, что смеется. Бесплодная попытка.

– А я думала, их уже давно нет.

«Врешь, Эванжелина».

Моей принцессе Самос известно о каждом члене ее семьи, который еще дышит.

– Даже низшие члены твоего Дома кровно заинтересованы в том, чтобы Самосы оставались на троне.

Она сжимает меня крепче, теперь обе ее руки покоятся на моей талии. Удерживают меня на месте. Крепко.

– Не будет никакого трона…

– Твой брат делает все, что в его силах, чтобы четко донести это до всего мира, – рявкаю я, садясь, чтобы увеличить расстояние между нами.

Она только бросает на меня свирепый взгляд и погружается в горькое молчание.

Когда-то я бы ушла. Оставила бы ее наедине со своими мыслями и чувствами. Позволила бы ей прогнать меня только для того, чтобы она снова позвала меня, когда она будет готова. Но это несправедливо. И я больше не буду так жить. Мне не нужно этого делать.

– Эви…

– Неважно, кто меня поддерживает, – она говорит сквозь стиснутые зубы, с закрытыми глазами. – Я вернусь туда. Я ни на что не претендую. Я никогда не буду королевой или принцессой, или кем там они хотят меня видеть.

– Не в этом дело. – Я накрываю ее руки своими. У нее холодные пальцы. – Твои кузены будут поддерживать королеву в изгнании. Они могут сказать, что тебя заключили в тюрьму, поработили… все, что угодно, чтобы оправдать соблюдение их законов и их превосходство. Они назначат регентом, самого высокородного из оставшихся членов Дома Самос. Он будет говорить от твоего имени, править от твоего имени. Все время, пока ты прячешься здесь…

Ее глаза распахиваются, сверкая от гнева. Она ерзает подо мной, садясь, так что мне приходится отползти.

– А мы прячемся, Элейн? – Разозлившись, Эванжелина встает с кровати и начинает расхаживать по комнате. Она проводит рукой по волосам, заплетая и расплетая серебристые пряди. – Или ты прячешься? У тебя ведь это хорошо получается, да?

Я напрягаюсь. В отличие от Эванжелины, я не так быстро впадаю в ярость. У меня не такой характер. Но чувство гнева не чуждо и мне. Медленно я снимаю браслет с запястья, радуясь, что на мне нет другого металла, который она могла бы почувствовать, и позволяю ему упасть на пол.

И я исчезаю.

– Элейн, – вздыхает она, не извиняясь, а раздраженно. Как будто я какая-то обуза или помеха.