Андрей Кокоулин - Мастер осенних листьев [litres]

Эльга прижала ладони к ушам.

– Я не хочу это слышать!

– Ну зачем же?

Рыцек, улыбаясь, силой выкрутил ей руку. Эльга стиснула зубы, стараясь не закричать. Тогда Рыцек схватил ее за горло. Лицо его исказилось в страшной гримасе.

– Дура! – выплюнул он, встряхнув девушку, как куклу. – Ты должна полюбить правителя, иначе он тебя убьет! Понимаешь?

– Понимаю, – прохрипела Эльга.

– Он чувствует.

– Я знаю.

Рыцек разжал пальцы.

– Просто не думай о нем плохо.

Эльга мотнула головой.

– Я не могу. Я… он безумен.

Рыцек поднялся и посмотрел на Эльгу сверху вниз.

– А я?

– И ты.

Усмешка, так похожая на усмешку мастера смерти, искривила рот Рыцека.

– А ты – дура! – Он пнул тюфяк. – Здесь все или дохнут, или любят, поняла? Другого выхода нет!

– Я ему нужна, – сказала Эльга.

– А потом?

– А потом она умрет, – раздалось из-за колонны.

Хихикая, Скаринар вышел к возвышению. Волосы его так и остались приглажены с одной стороны и растрепаны, взбиты – с другой. Горжет с перевязью исчез, вместо него плечи Скаринара украшала малиновая накидка с прорезями для рук и стоячим воротником.

– Повелитель Скари, – склонился перед ним Рыцек.

– Я думал, что ты выпрыгнул в окно.

– Я вернулся.

Мастер смерти хмыкнул.

– Можешь выпрыгнуть еще раз. Нет, лучше выйди в двери и займись чем-нибудь. На площади перед дворцом строят помост, с которого я буду казнить мятежников. Посмотри, так ли уж он хорош.

– Слушаюсь.

Рыцек направился к дверям. Скаринар с усмешкой следил, как он идет между колоннами.

– Хороший парнишка, – сказал он Эльге, когда тот исчез, – но, боюсь, я буду вынужден его убить.

– Почему? – спросила Эльга, поднимаясь.

– Потому что я – мастер смерти и это моя сущность. – Скаринар почесал подбородок. – К тому же он стал навязчив. Знаешь, – обернулся он, – я не переношу восторженного проявления чувств. Ладно, об этом позже, если тебе будет интересно. Портрет Тоггендоля мне понравился, да, строго, ничего лишнего, скупой рисунок, но я его чувствую, и ты, по крайней мере, сделала его не хуже Униссы.

Он оглядел панно.

– Здесь много работы. Сегодня к тебе прибудет еще один человек, новый титор Фалабада. Его поместишь ниже.

– Хорошо.

Скаринар с интересом посмотрел на девушку.

– Уже согласна?

– Иначе вы же убьете кого-нибудь, – сказала Эльга.

Мастер смерти рассмеялся.

– Ты думаешь, это зависит от тебя? Нет, конечно, я не буду убивать, чтобы заставить тебя работать, если ты и так работаешь. Но большего я не обещал.

– Но…

– Просто умрет меньше людей. Согласись, это немало в твоем положении. Почти победа.

Эльга выдохнула.

– А можно не убивать?

Скаринар повернул к ней лицо. Усмешка потянула вбок губы, морща беленую щеку.

– Как ты себе это представляешь? Такой вопрос мог задать только очень глупый человек. Ты могла бы не трогать листья?

– Наверное, – сказала Эльга.

– Вранье! – Скаринар показал на мешки с листьями. – Ты не прожила бы без них и дня. Это твое, это ты сама. Ты – в каждом, самом маленьком листике, в травинке, в цветочке, и, уверен, ты это знаешь. А я – в каждой смерти.

Он зашагал по возвышению. Ладонь его вспархивала над креслом, над столиком на резных ножках, над вазой с южными фруктами, над стулом, над сдвинутым к стене сундуком с ворохом одежды на крышке. Пальцы легко, почти незаметно касались каждого предмета, и с ними тут же происходили неприятные метаморфозы. Фрукты морщились и желтели, у кресла потемнела, местами лопнула и распушилась обивка подлокотников, скособочился столик, длинными трещинами покрылась ваза, просела и упала спинка стула.

Любое касание запускало механизм разрушения, старения вещи. Последними брызнули лоскутами, распадаясь, платья на сундуке.

– Смотри, – сказал Скаринар, дошагав до стены и развернувшись. – Это я. Как я могу от этого отказаться? Я в звоне выдернутого волоса, в шелушении кожи, в песке, иссекающем камень, в этих лоскутах. Это мое мастерство. И, знаешь, с каждым днем я становлюсь все искуснее. Я это чувствую. Во мне открываются такие интересные возможности, что я, честно, и не предполагал. Например, убить не человека, а любовь в нем. Представь, я это могу. А еще могу убить память, взгляд, мысль. Или вот ослепить птицу на ветке.

Направляясь к окну, он быстрым шагом, чуть ли не вприпрыжку пересек зал. Выглянул в сад, подставляя беленое лицо солнцу.

– Жалко, никакой птицы нет. Перестреляли всех, что ли? Я бы тебе показал. Это смешно. Ты вообще веришь в грандалей?