Дмитрий Зимин: Тригинта. Меч Токугавы

На рынок в тот день так и не поехали…

Далее было вот что: пришлый назвался Форегъом, предводителем Падших. Как ему удалось вырваться из Рахвии, он не сказал, помянул только вскользь пристрастие Рафаэля к азартным играм;

Он поведал, что явился в Ассию, - так он называл наш мир - с тем, чтобы взять наконец причитающееся им, ангелам, по праву рождения. Мы с Марком почти ничего не поняли, но старший братец - бледный, с безумным горящим взором, ни разу не евший с тех пор, как явился этот новоявленный Сатан’а - шепнул, что Гигант желает захватить власть, и мы должны ему в этом помочь. Страх овладел нами, мною и Марком, но отец прикрикнул, что это - шанс для Маккавеев возвыситься, вернуть былое величие и славу, как нам и прочилось во времена пра-пра-прадеда Елиазара. А вот Илия боялся, как и мы: его умные глаза лихорадочно сверкали, а худые пальцы не останавливались ни на миг, то сплетая, то расплетая ремешки кожаного пояса…

Нас с Марком гоняли по всему городу с тайными поручениями: найти то, принести другое, а батя со старшим братом неусыпно пребывали при особе Гиганта. Всё время они совещались, забравшись в подклеть, подальше от всех, нещадно паля драгоценное кедровое масло - то самое, что отец жалился жечь даже и на Хануку, предпочитая топленое сало; зато сейчас в расход шел второй кувшин…

Мать, сестер и дворовых он вскоре услал из города, к дяде нашему Евсевию в Галилею. И наказал оставаться там, пока он сам не позовет. Так что на нас с Марком обрушились еще и хозяйственные заботы: задать корму скоту, вычистить птичники и конюшни, да состряпать обед, да постирать… словом, крутились мы, как ишаки на мельнице, и о чем шептались Форегъ с батей и Илией, толком не слышали. Знали только, что вознамерился Гигант пойти перед праздником опресноков на лобное место и убить там некоего Иегошуа, которого и так уже собирались казнить.

Мы, конечно, удивлялись: зачем убивать того, кто вот-вот помрет в муках на кресте? Но, посуетившись, по приказу бати раздобыли в казармах и балтеус, и птеруги, и калиги; накидку же принесли белую, а не красную: белых будет много больше и Гигант будет незаметен среди рослых центурионов… Тяжелый солдатский пилум тоже приперли, но Форегъ наказал приладить к нему, вместо обычного, наконечник, который даст он.

Когда мы, на нашей кузне, развернули кожи, в первую очередь восхитились блеском и красотой филигранного клинка, а потом брат Илия сказал, что это - то самое оружие, каким сражались меж собой Рефаим и Серафим в давней доПотопной войне.

Марк заметил, что боязно прикасаться к подобной красоте: а ну как повредим? На что Илия рассмеялся, подхватил самый большой молот и со всей дури ахнул по лезвию. Молот так и вылетел из руки умника, чуть не выдернув тому плечо, а клинку хоть бы что.

…Мы с Марком, конечно, слышали о новом пророке, да только нам до него дела не было: ну ходит по рынкам какой-то блаженненький, талдычит о своём… Да мало ли таких в окрестностях Ерушалайма, на каждого внимание обращать?

Однако батя крепко невзлюбил этого Иегошуа еще до появления Форег'а, так что ему планы Гиганта были как благовонное мирро, пролитое на сердце. Он же всё время ворчал: и исцеляет-де этот ахухим аид даже по субботам, когда все праведники должны только читать Предание; и пьет по вечерам с мытарями и женщинами; и ест, вишь ли, с немытыми руками… И самое главное: Иегошуа утверждал, что был он, «эго эйми» - прежде, чем Авраам!

Хотели даже камнями побить на рынке, да пророк сбежал.

Иегошуа, между прочим, обещался, умерев на кресте, затем воскреснуть, чем и явить «Чудо Господне» - во что он сам искренне верил, в отличие от других.

А отец бормотал себе под нос, что, мол, не грех и соломки подстелить: а ну как сможет извернуться этот мошенник и сделать вид, что помер, дабы потом представить и в самом деле как бы чудо… народ-то у нас легковерный, падкий на душещипательные зрелища. Не ровен час, и впрямь сделают его царем Иудеи, а Закон ведь гласит, что власть должна быть только у Бога…

Мы же с Марком про себя гадали: если пророк такой мошенник, на кой ляд понадобилось убивать его непременно ангельским клинком, да еще чтобы сделал это сам Рефаим?

Перед самой пятницей Форегъ велел привести к нему тридцать человек для ритуала, да чтобы это были самые, что ни на есть, надежные люди. Отец воспротивился: он-то уж уверился, что слава сподвижников Царя Царей достанется только нам, Маккавеям! Форегъ был непреклонен: нужно тридцать.