Екатерина Бакулина - Стражи Ишме-Шмаша [СИ]

— Пошёл прочь! — ору я, и бью уже не бубном, рукой. Чувствую, как сжатые в кулак пальцы с размаху попадает во что-то влажное и скользкое, твёрдое. Что-то хрустит. Натянутая струна бубенцов со звоном рвётся, и зверь несётся прочь, отчаянно повизгивая.

Я прогнал.

Долго стою, смотрю мухам вслед. Потом поправляю бубенцы, связывая разрыв. На земле, под ногами, что-то валяется, я наклоняюсь, поднимаю… Зуб. Огромный сломанный гнилой зуб, в тёмной склизкой крови. Я выбил.

Стою и ржу, как дурак, сжимая в руке зуб голодного духа.

— Я больше не пойду с тобой, — переступив чёрту, Лукани оборачивается ко мне, его лицо перекошено, — никто больше не пойдёт. Лучше уходи отсюда.

— Я прогнал вашего духа, — усмехаясь, говорю я.

— Ты разозлишь их! Они соберутся в стаю и нападут. Убьют всех. Так нельзя!

Ничего нельзя — это я знаю твёрдо.

Хорошо, значит, я наконец, уйду. Пошло оно всё…

— Исин, — её глаза смотрят прямо в мои, — ты уходишь?

— Да, — ровно говорю я.

Я уже собрался. Впрочем, у меня и вещей-то никаких — нечего собирать. Старая армейская рубаха мешком висит на плечах, в кожаном ремне давно проковыряны новые дырки… ничего, вот вернусь домой! Отъемся и отдохну. Я уже почти слышу шум аннумгунского базара и плеск волн у высоких стен, крики чаек… Как я устал от этих проклятых тварей!

Да провались они в Илар! Этот ад закончился для меня. Надоело.

Меч приятной тяжестью трётся о бедро.

— Пойдём со мной, — привычно говорю я, зная, что она откажет. — Пойдём. Ты же всё равно не любишь этого Абисарахи, какая тебе разница? Я заплачу калым твоему дяде, хоть в десять раз больше этого пастуха, хоть золотом, хоть овцами. Пойдём со мной, будешь жить как царица. У меня хороший дом, и слуги, тебе не придётся ничего делать самой… Я ведь хороший воин, Элили. В личной гвардии царя, один из лучших. Я хорошо заработал на той войне.

— Да, — говорит она, — ты хорошо заработал.

Словно пощёчина. Её ноздри раздуваются от обиды и гнева, и я понимаю, что ляпнул лишнее. Кусаю свой длинный язык. Мы разорили весь Майруш, подчистую. Её Майруш. Я убил её отца, другие убили её братьев. Она не пойдёт со мной.

— Элили…

— Уходи, — говорит она.

И я вижу, как в глубине тёмных глаз затаились слёзы.

— Элили…

— Уходи!

Я вижу… Я не могу так!

— Элили! Пойдём, куда хочешь. Хоть в Майруш, хоть в степи, я буду пастухом, или охотником, или придумаю что-нибудь ещё. Пойдём со мной. Элили, я же люблю тебя! Я не могу без тебя! Я не могу просто уйти! — голос подло срывается. Никогда раньше я не говорил таких слов, как-то не приходилось. Наверно, некому было.

Стою, тяжело дыша, прекрасно зная, что сейчас она скажет: «нет».

— Прости, — говорит она. Её губы дрожат.

— Встань на колени, — лысый жрец Энундарана ухмыляется. Я выше на целую голову, и конечно ему приятнее смотреть на меня сверху вниз, чем наоборот.

Скрипнув зубами, я подчиняюсь. Если уж принял решение, значит надо идти до конца.

— Ты хочешь остаться?

Я киваю.

— Ты нарушил закон. Ты же знаешь, за это тебя ждёт суровое наказание. Но ты чужак и можешь просто уйти.

Где-то далеко плещется безбрежное море. А ведь сейчас весна, у нас в саду за домом расцвёл миндаль… Мои друзья, наверно, готовятся к очередному походу, в очередной Майруш, а, может, сидят где-нибудь, пьют вино, или тискают девочек… я так хочу…

— Я хочу остаться, — говорю твёрдо.

Жрец ухмыляется так мерзко, что хочется свернуть ему шею.

— Ты раскаиваешься?

— Да.

Там, за чертой нельзя разговаривать, нельзя делать резких движений, и, уж тем более, нельзя бить духов бубном по морде. Я нарушил закон. Я разозлил духов. Нельзя.

— Скажи! — требует он.

Беззвучно рычу проклятья сквозь зубы. Я никогда не стоял на коленях, и даже перед царём не склонял головы. Я не привык… Чувствую, как лицо покрывается злыми красными пятнами.

— Я раскаиваюсь.

— Хорошо, — довольно говорит он. — Двадцать ударов кнутом, потом три дня поста вместо одного перед, каждым дежурством в течении месяца.

Наверно, на моём лице слишком красноречиво написано всё, что я думаю, поэтому что жрец добавляет:

— Ты можешь просто уйти.

Элили, совсем бледная, стоит рядом. «Пожалуйста, уходи!» — беззвучно шепчет она. Я вижу.

На пустыре я провалялся три дня. Меня притащили и бросили, оставив рядом кувшин с водой. Если бы я сдох, они были бы только рады. Последним ударом, словно издеваясь, этот гад сломал мне два рёбра. Теперь не вздохнуть. А вечером идти в ущелье.