Дмитрий Колодан - Мю Цефея. Шторм и штиль

— Так что? — негромко, тяготясь ожиданием, спросил один из ликбезов, ежась на стылом ветру. С побережья доносился хруст трущихся льдин. С каждым часом запавшей уже давно ночи становилось все хуже. Выручали флогистонные светильники, да и те, судя по последним известиям, скоро придется маскировать под керосинки, а то и чего подревнее. Но свет флогистона вызывал странные болезненные реакции в сетчатке глаза и удручающе раздражал нервы при длительном воздействии. Оставалось надеяться, что все наладится.

Не может же быть прав этот чертушка Тихонов.

— К срезу, на работы, — подумав, решил Влад. — Работяга же, прилежный, старательный. Чего ж зазря?

Ликбез вздернул кустистую бровь, почесался и ткнул стволом арестанта аккурат между лопатками.

— Слыхал? Чеши давай!

Влад мрачно смотрел на игрушки, которые остались валяться на замерзшей струпьями грязи. Глобус. Игрушечная звезда. Телескоп. Несколько солдатиков — из старородцев, судя по внешнему виду. Вздохнул, чувствуя, как легкие обжигает ветер. Посмотрел на небо, на помаргивающие звезды, на очередной колоссальный дирижабль, заводивший полную цистерну в шлюз. С силой втоптал игрушки в грунт, вслушиваясь в хруст. Двинулся к корпусам, сам толком не зная, о чем лучше подумать, чтобы успокоиться. Попробовал представить, как там Тамара на учаге, и понял, что вдруг перешел на раскачивающийся, неуклюжий бег.

Позади зашипело коротко и зло, затем глухо ухнуло оземь, и Влад успел пробежать еще три шага, прежде чем остановился и обернулся.

Ликбезы стояли над разломавшимся пополам человеком с видом крайне озадаченным. Со срезов еще сочилось нечто, быстро затвердевающее в кровавую лаву. Влад скривился и собрался было обругать кретинов, да только к чему? Что сделано, того не вернешь.

— Экономьте заряды! — крикнул он ликбезам, и те оторопело посмотрели на начальство, а потом опять на стремительно каменеющие обломки. Положить их обоих, вредителей, сердито подумал Влад, а потом-то что? Опять учить каких-нибудь обломов-уголовщину?

Вприпрыжку, кутаясь в шинель, домчался он до крыльца, грузно протопал по трем нижним ступенькам, когда вдруг ахнуло снизу в землю раз и второй. Сознавать себя он смог только несколько минут спустя, сидя прямо под крыльцом и тряся головой, словно замотанной в грязную вонючую вату. Дымом и окалиной воняла вата, и не сразу Влад смог понять, допустить в голову мысль, что запах связан как-то с пылающим вдалеке утесом, возникшим чуть ближе, чем стояла прежняя гряда. По склону уже струились потоки мерцающей жижи.

Лава, припомнил Влад. Это лава. А вон те мелкие соринки…

Первые лавовые бомбы рухнули между корпусами, взрываясь не хуже артиллерийских снарядов.

И почти сразу же анестезия сошла на нет. Тамара же там, закричал кто-то слишком близко, и внутри лопнула странная жилка, и Влад рывком осознал, что больше не боится, не сможет бояться. Как странно: так жутко казалось выполнить прямой приказ, так не хотелось, а когда случилось — просто невероятное облегчение вышло, уродливое, косолапое… и все же. И не осталось страха. Вот прямо сейчас, если получится выжить, бросит все к такой-то бабушке и двинет в столицу, в Рязань, в саму Академию, где расскажет бородатым мудрецам, как выглядит на практике их великое дело и чем, по его мнению, кончится, а там…

Это была поэзия, эпическая, тяжеловесная, пронзительная поэзия — такое отсутствие страха. Это был чистый тысячеградусный спирт. Мертвая вода, что исцеляет любые повреждения.

А потом позади скрипнула дверь, и тоненько, облегченно закричала женщина. Это — жестоким, садистским чудом — была Тамара, живая и напуганная.

И Влад бросился к ней.

И вновь был страх, и страх был жизнь.

Судно движется вдоль среза событий стремительно и напористо. Иначе тут нельзя: того и гляди, свалишь на внешнюю или внутреннюю сторону, а ни там, ни тут нас не ждут. Если верить дневникам нашего отца, то из среза можно выпасть даже туда, где мир никогда не страгивался с орбиты лет и сохраняет дискообразную форму. Или наоборот — туда, где уже все окончательно случилось.

Даже не знаю, что было бы хуже.

Впрочем, Талек нынче трезвый и отдохнувший, потому лучшего буревого нам и искать не надо. Он успевает оттолкнуть непонятные громады железных кораблей-ледоколов, ухитряется отпугнуть морских змеев и обдурить невыспавшихся Древних, предчувствующих неладное. Напевает нечто совершенно мрачное, про маму, которая-де, пусть услышит и пусть придет, и мне упорно мерещится нечто запредельно хтоническое в песенке, развлекающей нынешних ребятишек.