Дмитрий Колодан - Мю Цефея. Шторм и штиль

Но нам, если не удастся задуманное, просто некуда станет возвращаться. Да и незачем.

В окна ломились воробьиный гвалт и тополиный пух. Влад поморщился, растирая висок. Мигрени налетали все чаще по мере того, как крепчала жара.

— Лето, — выдавил он почти с ненавистью.

— Д-да, — протянула Тамара почему-то с несчастным видом. — Лето…

Во дворе резвилась ребятня, шумная, радостная, веселая. До отвращения новенькая. Никого похожего на нее или Морозова не встречалось уже много дней. Люди как будто и не замечали исчезновения, не ощущали потери: спешили жить, дышать и добиваться места под солнцем. Влад лишь недавно понял, что не только боялся, но и ожидал совершенно другого.

Мир должен был свалиться в бездну без помощи его самого и Морозова-старшего.

Если это и случилось, бездна, судя по всему, оказалась вполне пригодной для проживания и прилично обустроенной. Не могло такого случиться — и вот: было.

Влад метался по квартирке на окраине, вечерами отправляясь в театр и рассеянно просматривая пьески. В синематографе живописали достижения механики, не заостряя внимания на собственно науке; зрители ахали, женщины картинно прижимались к твердым мужским плечам, дети заливисто взвизгивали.

Шли дожди, пару раз так и вовсе переходившие в свирепые ливни, но речка местная так и не сдюжила выйти в нынешнем году из берегов, а ведь через два годика на третий имела обыкновение взбрыкивать. В урочное время зацвела сирень, не упустили поры укутаться в белоснежную пену цветения черешни и яблони. Юнцы продолжали мутузить друг дружку на задворках фабзавуча, девушки — жеманиться, высматривая жениха посостоятельнее, а то и гуляя с нэпманами за побрякушки или тряпки. Газеты сообщали о стройках и производстве, о школах и урожаях, о партии и академии — все чаще и вовсе стремившейся укрыться в тени игрушечных главарей этих самых новонарожденных людей.

Тихонов — и тот не давал о себе знать, так что постепенно Влад отучился прятать револьвер под подушкой, ограничившись парой добротных ножей в укромных секретиках.

Влад устроился в школу, поначалу обрадованный возможностью списать некоторые странности в поведении на рассеянность недотепы-учителя. Тамара учила танцам тех самых девиц, что охмуряли нэпманов.

Ни один из них так и не отучился прислушиваться по ночам, но тихого потрескивания полуразрушенного свода больше не доносилось. Так не могло продолжаться долго.

— Я должен быть среди них, — сказал Влад твердо и печально. — Не знать, что происходит, не иметь возможности помочь…

— Хорошо, — отчужденно сказала Тамара. — Это очень хорошо. Да.

Он развернулся с обидой и разочарованием. Ждал, что она скажет то, что тянуло в другую сторону, что пудовым якорем удерживало на месте: с нею он тоже должен быть, может, даже больше, чем среди ученых… Не дождался вот. И понял, что не одного его источило изнутри нечто не названное вслух уже много дней.

— Что случилось, милая? — спросил Влад, подавшись вперед. Ну же, предательски потребовало сердце, ну же, скажи, что все ни к черту, что пора убегать, действовать, дышать, двигаться. И можно будет жить, не расставаясь с тобой — потому что этого я не хочу, не могу, не…

— Мне написала Иренка, — выдохнула Тамара без привычного шипения. Грустной, маленькой и нежной оказалась она в эту минуту, и Владу до боли захотелось обнять, укрыть, защитить. Было ясно, впрочем, что защита изрядно запоздала. — Моя дочка, — добавила Тамара, кивнув. — Я ей нужна, сильно нужна. Понимаешь?

Влад стиснул зубы. Как же удобно это для него — и как больно сознавать, что ты можешь так расценивать женщину, которая… свою женщину. Не понадобится думать о легенде, об укрытии, о способах скрыть природу Тамары. За себя он не боялся — ученый не должен жить вне науки.

— Так что я поеду к ней.

Влад кивнул, но Тамара тут же вскочила, и скользнула близко-близко, и прижала палец к его губам.

— Нет. Без тебя, жизнь моя. Без тебя.

— …

— Я тебе прощаю. Все сделанное прощаю и не сделанное. И что хотел, и что был обязан совершить.

Тут уж сердце просто остановилось у его груди. Тамара шептала заполошно-быстро, горячо, совершенно по-человечески, и он сам не мог понять, откуда на них эта одежда, и зачем, и почему терпеть такое неудобство, и находил ее губы, и кожу на шее, и ключицу, и напряженную вздымающуюся грудь.

Они долго и неистово молчали друг с другом. А поутру Влад не нашел вещей Тамары.