Юлия Пушкарева - Пути и маски [СИ]

— И мне полагалось пройти эти испытания, — сказала она, сама не понимая, вопрос ли это. Эоле кивнул с забавной торжественностью. — Хорошо. Я сделаю свой выбор, когда… Если доберусь до них. Я сделаю, раз он нужен… Но для этого мне надо вернуться в тело. Я должна быть рядом с Турием и Гаудрун, без меня они совсем одни.

Эоле брызнул на неё водой, и перья отяжелели от влаги. Обычно это значило окончание разговора — и пещера качнулась, каменные сосульки побледнели, растворяясь в синеве…

— Возвращайся, но сначала спустись в глубину, Тааль-Шийи. В самую глубину, говорил я… Спроси о том, что ты прячешь. Спроси о главном.

Тааль прогнулась и расправила крылья, готовясь лететь: ей казалось, что и океан она теперь перелетит запросто. Значит, спросить о главном?…

— Кто он такой? Кого я вижу в своих снах? Покажи мне его.

— Посмотри на себя, — подсказал Эоле.

Тааль опустила голову — и почему-то не слишком удивилась, не увидев перьев и привычных линий тела. У неё была голая, уязвимо-бледная кожа, и короткие пальцы без когтей, и нелепейшие пропорции — длинные руки и ноги, неправильно устроенная спина… На лопатках мягкой тяжестью лежали волосы — а крыльев не было, и их заменила сосущая пустота, которую нечем заполнить.

Она съёжилась, устыдившись своей наготы: дико было сидеть без перьев, будто ощипанной… И осмелилась наконец поднять глаза на синий свет.

Он стоял здесь же, прямо над ней — чужак, чьё волшебство прорвало ткань мира. Двуногий, как говорили лисы-оборотни. Человек.

Просто стоял и смотрел на неё, чуть нахмурившись. Тааль видела морщинку, рассекшую его лоб. Он изумлён и озабочен. Он не ожидал встретить её в своём сне.

Тааль откуда-то знала, что ей нельзя пока говорить с ним, что он всё равно не услышит. Но тоскливая, неутолимая жажда — коснуться, заговорить, выслушать — сразила её, как шквальный ветер, в котором невозможно лететь. Как ураган, что выкручивает воющий от боли воздух.

— Возвращайся теперь, Тааль-Шийи, — прозвенел далёкой капелью голосок Эоле. — Возвращайся, пока не поздно.

…Тааль открыла глаза на лежанке из сухой травы, которую устроил для неё Турий. Горячий, сухой ветер ерошил перья.

Она вытащила голову из-под крыла и увидела жёлтый песок. Один песок до самого горизонта.

Ривэн медленно умирал от скуки. Дни тащились, чинно надувая щёки — ни дать ни взять купцы, которых он когда-то обкрадывал. Жара дурила голову, а после обильных трапез и вина хотелось спать.

Рабы-охранники, сменяясь дважды в сутки, следили за каждым шагом. Объясняясь знаками и парой заученных фраз на миншийском, Ривэн завёл с ними приятельские отношения, но это не особо спасало: все они — рослые, черноглазые, с негромким шуршащим говорком — были фанатично преданны Люв-Эйху и боялись наказания. Так что о прогулках без разрешения или просто о паре часов наедине с Бадвагуром нечего было и мечтать. Иногда поступал приказ от Люв-Эйха (всегда через третьи руки — после того памятного праздничного ужина Ривэн больше не удостаивался чести лицезреть необъятную особу Наместника), и их с агхом отпускали погулять к морю. Ривэн, впрочем, так и не научился плавать, а от вида воды его всё ещё мутило, поэтому к морю он не очень-то рвался.

От скуки Ривэн начал было отвечать на заигрывания хихикающих рабынь, но в большинстве своём они так нечасто мылись и так мало походили на леди Синну, что и это заглохло как-то само собой.

Ривэн ждал. Он много дней не видел Альена и ничего не знал о его планах. Периодически он думал о том, что сейчас поделывает королева Хелт и не атаковала ли она Дорелию, пока он здесь жиреет на персиках, любуясь золотистыми закатами. Поэтому ждать становилось всё тяжелее, а время будто застыло. Зато Бадвагур был раздражающе спокоен и лишь твердил, как волнистые попугайчики Люв-Эйха: «Волшебник знает, что делать». А ещё непрерывно что-нибудь вырезал — Ривэн всё больше завидовал его терпению.

— Он-то, может, и знает, а вот я нет, — шипел он и тыкал пальцем в висок, где осталась заметная проплешина. — Зачем бы нас приказали обкорнать, если бы нам ничего не грозило?

(Это, правда, сделала хорошенькая рабыня — совсем девчонка, наверное, на пару лет старше маленькой Доры эи Мейго, — и к тому же серебряными ножничками. На тот момент Ривэн не возражал, но потом, вспомнив побледневшее и суровое лицо Бадвагура, тоже решил изобразить негодование).

Именно после странной принудительной «стрижки» их перевели в другое помещение — маленькое круглое здание в глубине Наместниковых садов, нечто среднее между домиком и открытой беседкой. Как и все дома здесь, она была сложена из цветного камня; стены и столбики у входа оплетали пахучие красные цветы, пол укрывали опрятные циновки. К услугам «гостей» в любое время были опахала из пальмовых листьев, чистая вода и одежда — только это не спасало от положения пленников.