Юлия Пушкарева - Пути и маски [СИ]

Вопреки всем теням, земля была горячей и жгла Альену ноги. Он поздравил себя с тем, что сапоги утонули…

И тут же ощутил внутри то самое, противно-тянущее, как бывает, когда вдруг падаешь. Утонули ведь не только сапоги.

Утонула диадема Хелт.

Он уже так привык считать её своей — почти как часть тела, — что не подумал об этом сразу.

Горячая сухая земля как-то исподтишка перетекла в посыпанную песком, исхоженную дорожку; пальмы выстроились в аллею, будто войско глупо-чванливых рыцарей с плюмажами на шлемах.

Раб, кажется, всё говорил ему что-то, но Альен не мог слушать.

Диадема Хелт утонула. Я больше не увижу, как убивал тебя, учитель.

За пальмами потянулись газоны под щегольски-изумрудной травой, шмели гудели вокруг цветущих кустов шиповника… Тонко пахло жасмином — этот запах нравился Альену. Единственное ароматическое масло, которое он скрепя сердце не считал пошлостью. Может, впрочем, ещё оттого, что им когда-то пользовалась мать… Странные фокусы вытворяет иногда сознание.

Я вообще больше тебя не увижу.

«Ты знаешь, что делать, чтобы случилось иначе…» — призывно шепнула та его часть, что всё ещё была охвачена пламенем Хаоса. Альен криво усмехнулся. До чего предсказуемо, честное слово. Если тауриллиан предложат ему такую цену — хватит ли духу отказаться?…

Не думать, не думать, не думать… В бездну. Думать о Люв-Эйхе, о загадке Дии-Ше, о том, не подставил ли их боуги своим волшебным кораблём, — о чём угодно, кроме. А ещё лучше — о синеве неба, которое уже режет глаза (точно не было ночной непогоды), о совершенно бесшумных шагах юноши-раба по песку, вон о той стрекозе — почему-то красной с рыжими разводами…

Не самое худшее место, надо признать. По-своему красивое, хоть и не в его вкусе.

Я найду выход. Должен найти.

Дом господина Люв-Эйха трудно было не заметить — но лишь потому, что стоял он на вершине холма, склон которого образовали, наподобие ступеней, широкие зелёные террасы. В самом строении не было ничего помпезного или безвкусного — как в тех замках, дворцах или храмах, что иногда казались Альену порождением чьих-то пьяных галлюцинаций. Двухэтажное, лёгкое и изящное, из пёстрого камня — в Минши любят такой. И вправду: почему бы в такую жару не посмотреть, как оттенки голубого переходят в салатовый и прохладный сиреневый. Почти как глоток из фонтана.

Настоящий фонтан весело журчал перед главным входом — высокой дверью в форме миндаля. Таких же вытянутых очертаний были окна и плитки с мозаикой из мелких ракушек, украшавшие второй этаж и фундамент. Целых три балкона поддерживали тонкие, изящные колонны вроде кезоррианских. Что ж, у господина Люв-Эйха явно есть вкус — или просто талантливый архитектор на службе.

«А может, и в рабстве», — подумал Альен, заметив, что ещё один смуглый юноша с клеймом-скарабеем прохаживается по дорожке на верхней террасе, ненавязчиво поигрывая кривым ножом. Другой сметал пыль с белоснежных ступеней, но лицо у него было такое суровое, будто это не пыль, а человеческие кости. Третий обогнал их, ловко придерживая на макушке огромный поднос, заставленный креманками, тарелочками и вазочками. Следом за подносом проплыл такой запах, что даже Альен, в этот период жизни равнодушный к еде, приподнял бровь.

— Сладости для моего господина, — шепнул ему раб-провожатый. — Господин любит, чтобы десерт подавали как следует.

— О да, я вижу… — задумчиво произнёс Альен, наблюдая, как полуголый раб пытается извернуться в дверях, чтобы пролезть внутрь вместе с подносом. Да уж, если голодный Ривэн будет вынужден на это смотреть — более жестокой пытки для него и выдумывать не нужно.

— Но он, конечно, пригласит господина разделить с ним трапезу, — раб снова белозубо улыбнулся. — Хозяин всегда рад гостям.

Альен искренне на это надеялся. Под беспощадным солнцем тёмная одежда впервые подводила его: он истекал потом, как студент Академии перед первым экзаменом.

У входа девушка-рабыня, с ног до головы закутанная в шелка, полила им на ноги воду из серебряного кувшина. На миг вскинув на Альена чёрные, с поволокой, глаза, она вспыхнула и чуть улыбнулась.

Они прошагали по узкому проходу (ноги утопали в богатом золотистом ковре) и попали в просторную залу с низким потолком, откуда доносились смеси причудливо-пряных ароматов. Пол устилали лепестки роз — белых и красных, похожих на кровавые пятна. Зала была круглой (внутренних стен не было, и от остального этажа её отделяли только лёгкие полупрозрачные занавеси), в её центре возвышалась большая курильница, откуда поднимался дым, благоухающий лимоном и пряностями. За завитками дыма просматривалась гора подушек разных форм и размеров — и с кисточками, и с вышивкой, и совершенно невообразимых цветов. Справа уместилась роскошная позолоченная клепсидра, и набухающие капли падали в нижнюю чашу, равнодушно отсчитывая секунды. В другое время Альена заинтересовало бы, как устроены водяные часы, но сейчас изучать их определённо было некогда: на подушках, скрестив ноги, сидел хозяин.