Юлия Пушкарева - Пути и маски [СИ]

— Это неплохо, но не надо строить ложных надежд… Тот удар явно не был последним, Ривэн, — Альен смотрел, как румянец мальчишки медленно сменяется сероватой бледностью. Что же у него за вечная роль — во всех смыслах приносить дурные вести?… Лучше бы справился только Нитлот — ему тоже не привыкать. — Хелт не остановится. Подкопит ещё сил и продолжит сражаться, пока не пробьёт границу. А всем ясно, что падение Дорелии будет означать падение Обетованного… Всё-таки самое крупное королевство; раз Ти'арг уже пал, с южными землями Хелт расправиться куда проще. Поэтому нам и нужно спешить.

Ривэн убито кивнул. Мыслями он явно был уже не здесь — вместо моря видел присыпанные пудрой снега улочки Энтора, пляску мечей и стрел под каменными стенами… Альен вспомнил, как в Гха'а ему не давали спать навязчивые мысли о Кинбралане. У него, наверное, был такой же отсутствующе-растерянный взгляд; это объяснило бы молитвы матери Бадвагура и маниакальную заботу самого резчика.

— Мы сделаем то, что нужно, — сказал Альен, чтобы заполнить затянувшееся молчание. — Я готов это сделать.

Бадвагур взглянул на него с угрюмой задумчивостью. И вдруг — то ли свет от поднимавшегося солнца так упал на лицо агха, то ли магия опять сыграла шутку с восприятием, — на месте широкоскулого бородатого резчика Альен увидел череп. Оскаленный, покрытый плёнкой серого праха, бесстыдно-мёртвый. Неподвижный, невозвращаемый — как и всё, что ушло туда…

Так что, Зелёная Шляпа, говоришь, тауриллиан владеют тайной бессмертия?…

Через мгновение морок исчез.

Вёсла всё так же мерно погружались в тугой покров моря, а потом с плеском выскальзывали обратно. Альену казалось — по воде вьётся запутанная исчерна-синяя дорога, и конец её неведомо где.

Карандаш чара Энчио провёл жирную черту по карте города. Черта переползла ремесленный квартал, прочернила живописную улочку Лирре (Ринцо часто гулял там с Лаурой, когда они только познакомились) и влилась в плотную сетку других линий на подходе к главной площади. Маршруты праздничного шествия с разных концов Вианты должны были соединиться на центральной улице и яркой толпой, с деревянной статуей богини Велго во главе, упереться во Дворец Правителей.

Горожане не делали этого уже десять лет, и, на взгляд Ринцо, сейчас было не лучшее время возрождать традицию — особенно после удара по семи пограничным крепостям Дорелии, дерзко предпринятым в одну ночь… Адепты Прародителя, прослышав о празднестве, уже начали гулко роптать, как и противники участия Кезорре в войне, и тайные сторонники королевы Хелт. Но решение Совета есть решение Совета — Ринцо никогда не будет по-настоящему властен над ним. И слава богам: не нужна ему такая ответственность…

Чар Энчио постучал по карте сухим желтоватым пальцем. Ринцо тупо смотрел на вены, вздувшиеся на его старческой руке, и не мог заставить себя думать о делах.

Его мысли, конечно, властно рвались к Лауре — как аромат вина властно и обволакивающе рвётся из только что откупоренной бутылки. Но теперь вино это было горьким. Наверное, из сортов северо-западных провинций, которые всегда наводили на Ринцо тоску.

Лаура бледнела, худела, а по ночам вскрикивала от кошмаров или ворочалась, вздыхая в бессоннице. Все последние дни она почти не покидала мастерскую — как догадывался Ринцо, начала новую работу, — но при его появлении обязательно завешивала холст. Такая скрытность была чем-то новым и тревожащим. В остальное время Лаура бродила по дому грустной тенью, рассеянно вертела в руках их многочисленные уютные безделушки. Или же, наоборот, вдруг срывалась в истеричное веселье: хохотала по полчаса над каким-нибудь пустяком, язвила над неуклюжестью Челлы, разрисовывала мебель звериными мордочками. В таких вспышках было что-то лихорадочное — раньше её тёмные глаза горели так лишь во время болезней.

Ринцо, вторя смеху Лауры, каждый раз напрягался, ожидая слёз. Он уже даже хотел этих слёз — чтобы Лаура, обмякнув у него на груди, рассказала наконец, что гнетёт её, чтобы они вместе подумали над этим или хотя бы разделили беду, как бывало прежде. Он готов был говорить с ней и о Линтьеле, и о леди Синне, и о её вечной боли — ребёнке, который никогда не родится. Готов был пойти на любые уступки, снести любые упрёки, лишь бы не видеть, как она угасает, как тростинкой сгибается точёная золотистая шея.

Но Лаура молчала.