Дарья Беляева - Жадина [СИ]

Только клубникой она, наверное, больше не пахнет. Все мы пахнем землей и зелеными стеблями цветов.

Офелла завершает свой рассказ на том, как наша жизнь прервалась на четыре месяца. Она говорит:

— Я думаю, что это противоядие.

А я говорю:

— Но мы не уверены. Только не потому, почему обычно не уверен Юстиниан…

— Потому что мы живем в неопределенной, изменчивой ситуации постсовременности для тех, кто не знает.

— А потому, что мой бог ничего не говорил о том, как их использовать. Будет ужасно, если сделать что-нибудь наугад. Надо выяснить.

— Поэтому, — говорит Юстиниан. — Нам нужно к Нисе. И мы снова отправимся в минусовую реальность. Марциан спросит своего бога еще раз, и тогда все прояснится. Может, это ингредиент для чего-то. Лучше узнать.

Мама смотрит на меня взволновано, но ничего не говорит. Она доверяет мне и понимает, что я должен сделать для того, чтобы быть счастливым человеком. Иногда, чтобы быть счастливым, надо делать вещи сложные и неприятные, например, доставать синие слюни.

— Мы можем как-нибудь помочь вам? — спрашивает мама. Офелла говорит:

— Я думаю, вы скорее будете мешать. При всем моем уважении, мы там уже были. И мы больше знаем.

Санктина смеется, и я понимаю, что ей нравится Офелла. Для меня это странное открытие — я знаю, что она умеет любить и что умеет причинять боль тем, кого любит, но что кто-то может быть ей по-человечески приятен — странно.

Офелла уже снова увлечена собственным рассказом. Она говорит:

— Я не понимаю только одного. Ведь когда я невидима, я попадаю к нашей богине. Марциан был у своего бога и говорил, что там звезды и пустота. Все это вовсе не похоже на реальность, в которой были мы.

Санктина достает свой портсигар, закуривает и протягивает сигарету Офелле. Кажется, будто они разговаривают вдвоем. И в то же время лопатки у Санктины болезненно сведены, словно бы она чувствует мамин взгляд. Она — маленькая девочка, которая хочет об этом забыть.

— Дело в том, что каждый из них, подходя к границе сетки, может влиять на реальность. Практически любым образом. Здесь они всемогущи. Между этим миром и тем есть тонкая прослойка, которая бесконечно гибка и покорна их воле. И там каждый из них способен построить свое вечное царство. Собственно, туда мы попадаем после смерти, а некоторые из нас, вроде твоего народа, путешествуют в их царства и при жизни. Но при всем своем великолепии, это не более, чем мыльные пузыри на тонкой границе между реальностью со знаком минус, как ты ее назвала, и реальностью со знаком плюс.

— Но я не понимаю, — говорит Офелла. — Все равно не понимаю, как тонкая граница может их сдержать. Они ведь способны влиять на наш мир.

— Бесконечно сильно. Фактически, единственное, чего они не могут — проникнуть сюда. Я выяснила кое-что Офелла, я посветила этому свою жизнь, но это так мало по сравнению с тем, что остается скрытым.

— Я думаю, — говорит папа. — Вы успеете обсудить свои научные наблюдения и позже. Разве ты забыла, что где-то наверху у тебя заперта девочка, которая страдает по твоей вине? Может быть, лучшим выходом будет пустить их к ней и дать им помочь ей, если ты не способна на это.

Голос у папы спокойный, лишенный какого бы то ни было осуждения, но Санктина поворачивается к нему резко, как иногда делают очень разозленные кошки. А потом кивает.

— Да. Грациниан, давай-ка отведи их. А мы с вами останемся здесь.

— Я хочу знать, что происходит с моим ребенком, — говорит мама, но я качаю головой.

— Нет. Я не хочу, чтобы ты попала в минусовую реальность. Останьтесь здесь, хорошо?

— Кроме того, — говорит Грациниан. — Вы наши гости, должны же вы проявить хоть каплю тактичности, раз уж ваш сын снова в порядке, правда?

И тогда мама шипит:

— Не смей говорить об этом так, словно это затянувшаяся шутка, Грациниан.

— Октавия, — говорит папа мягко. — Думаю, Марциан знает, как будет лучше.

Я говорю:

— Знаю. Вам нужно остаться здесь, пока мы пойдем туда. Вот и все. И надеюсь, что вас накормят, потому что вы выглядите очень изможденными.

Оба они вправду бледные-бледные, а под глазами у них синяки, и от них глаза выглядят глубже и темнее. Они четыре месяца думали, что я мертв, и они тоже невероятно устали.

— Все будет в порядке, — говорю я. — Доверяйте мне.

Мама и папа переглядываются, а потом одновременно кивают.

— Жадина, — говорит мама. — Нам с тобой нужно поговорить.

Санктина кивает. Она, в отличии от мамы, больше не показывает своих чувств. Словно бы мамы здесь и нет, или это чужая женщина, вовсе не ее сестра. Я думаю, что человек, который совершил в жизни столько ошибок, наверное, очень боится. Это как ходить и думать, что каждый шаг может закончиться падением. Санктина боится, что всякое ее слово теперь может только навредить. И даже если она кажется невозмутимой, я знаю, что это неправда. И что она, хоть и мертвая, но все-таки живая внутри.