Дарья Беляева - Жадина [СИ]

Идти оказывается легко, но странно. Так бывает, когда садишься на велосипед после того, как совсем его забросил. Непривычное положение пугает и приводит в восторг. Я пошатываюсь, и мама поддерживает меня. Мне так надежно, как не бывало даже дома. Они здесь, со мной, они пришли ко мне, и они меня защитят. А мне нужно просто делать то, что поможет Нисе и никого не бояться. Мне не страшны даже боги, пока родители со мной.

Кассий треплет Юстиниана по рыжим волосам, говорит:

— Молодца.

— Я думал, ты будешь расстроен, найдя меня живым, — говорит Юстиниан, но Кассий мотает головой.

— Все, хватит с тебя. Небось захотел, чтобы я расплакался от счастья и сказал, что люблю тебя, как сына. Твоя мать волнуется.

— Знаешь, это уже больше, чем я ожидал.

Когда я оказываюсь рядом с Офеллой и Юстинианом, они выпускают папу и обнимают меня, так крепко, что у меня внутри все приятно трещит. Я говорю:

— Привет.

Офелла говорит:

— Четыре месяца. Подумать только. Мои родители, наверное, сошли с ума.

И я обнимаю ее, потому что, наверное, и вправду ее родители места себе не находят. А Юстиниана обнимаю потом, потому что соскучился и по нему.

Он говорит:

— Знаете, в какой-то момент мне там понравилось. Я, конечно, не лучшим образом распорядился временем, проведенным под землей, но изрядно расслабился и роман написать по этому поводу смогу.

— Отметив, что все совпадения и факты случайны, — говорит Грациниан. — А теперь меньше разговоров и больше заботы о моей милой дочурке, которой ответственные за ее рождение люди совершенно ничем не могут помочь.

— По крайней мере, у вас есть самоирония, — говорит Офелла.

— Да, — говорит Грациниан. — Самоирония — очень хороший способ сбежать от себя такого, какой ты есть. Но да ладно, время депрессии прошло, настало время мании!

Мы поднимемся по лестнице, вся конструкция с виду кажется мне шаткой, но на самом деле она крепкая, и цветущие под моей рукой поручни из зеленой меди освежающе холодны. Я смотрю на родителей. Они, Кассий и Санктина стоят внизу, в цветах, и отдаляются от меня, когда я поднимаюсь выше. Всюду розы и лилии, и мама с папой смотрят на меня чуть запрокинув головы. Все похоже на кадр из какого-то красивого фильма.

До свиданья, мама, до свиданья, папа, думаю я.

Санктина стоит ко мне спиной, ей словно бы и совсем не интересно, что будет дальше. Красивый фильм ей явно наскучил. А Кассий даже махает мне рукой на прощание, но выглядит все равно издевательски.

За дверью оказывается мир, которого я так долго был лишен. Он красивый и весь золотой, так слепит меня, что болят глаза. Грациниан говорит:

— Я всегда думал, что это просто чудо, что она у нас есть. Что Мать Земля выбрала Санктину, что нам невероятно повезло.

— А вам повезло, — говорю я. — Ниса очень хороший человек.

Грациниан треплет меня по волосам, и это не оказывается неприятно. Его длинные ногти постукивают меня по макушке.

— Мы не верили ей, когда она говорила, что вы можете помочь. Это так глупо звучало.

— Не глупее, — говорит Юстиниан. — Чем лишить ее друзей. И чем сделать ее сосудом для разрушения границы между мирами. Словом, я бы не сказал, что вы с супругой в принципе поступали умно. Надеюсь, что это аффект. Впрочем, это общеромантический сюжет, в котором любовь родителей ведет к детской смерти.

— Юстиниан! — говорит Офелла.

— Я мыслю в категориях культуры!

— Ты ведешь себя, как социопат!

— И не говорите, пожалуйста, так, будто Ниса смертельно больна, — говорю я.

Мир смертельно болен.

Грациниан кивает и мгновенно становится грустный, человечный, и даже зубы больше в нем не страшны. Я касаюсь рукой его плеча. Я говорю:

— Мы ей обязательно поможем.

И тру глаза, потому что золото не перестает быть ярким, и мне кажется, что я больше никогда не привыкну к свету. Юстиниан и Офелла справляются быстрее, а на меня накатывает приступ головной боли, такой мучительный, что позолоченный потолок покрывается темными пятнами.

Нису держат за запертой на засов дверью, и мне становится противно.

— Вы серьезно? — спрашиваю я. — Она же человек. Нельзя просто запереть человека.

— Эти ребята и нас заперли, — говорит Юстиниан. — Если ты правильно помнишь Думаю, у них нет принципов.

Грациниан отодвигает засов, ногой толкает дверь. Он говорит:

— Прошу!

И я знаю, что ему страшно. Страшно не от того, что могут ростки Матери Земли внутри его дочери, а от того, что он сделал с ней. Многие наши поступки не кажутся нам ужасными, пока мы не посмотрим на них с другой стороны.