Дарья Беляева - Жадина [СИ]

— Я не спешила. Простите.

Она, как ребенка или котенка, прижимает к себе синий кокон, словно светящийся изнутри. Мы бросаемся к ней, и я понимаю, что усталость, как рукой сняло. Офелла тесно прижимает к себе кокон, и я вижу, как плещется внутри блестящее и синее. Он похож на экзотический фрукт или красивую поделку. А потом я замечаю в коконе дыру, от нее исходит сияние.

— Я не спешила, — продолжает Офелла. — Не потому, что не боялась или хотела, чтобы вы волновались. Я подвернула ногу. И я его немного разбила. Часть пролилась.

— За вторым мы точно не пойдем, — говорит Юстиниан.

— Если это нам не понадобится, — говорит Офелла. — Марциан, тебе конец.

Я говорю:

— Это нам понадобится. Они сохраняют слюну не просто так. В ней что-то содержится. Они живут на этом. Пока не найдут следующую жертву.

— Ты как зловещий странный парень из фильма ужасов, — говорит Ниса. Офелла вручает мне кокон.

— Надо перелить остатки, — говорит она и снимает рюкзачок. Ногу она держит странно и морщится от боли, мне ее так жалко. Хорошо, что ей не надо бежать.

— Ниса, когда я брала ключи от машины твоей мамы, я…

Она достает из рюкзака флакон духов. Вот почему Офелла без особенного желания смотрела на тот флакон, что был в машине. Она уже взяла себе другой. И я хочу засмеяться, потому что весь он обтянут золотой сеткой, похожей на соты. Это еще называется ироничным.

Ниса говорит:

— Да пошла она. Жаль только, что тебе не достанутся.

Офелла краснеет. Ей явно неприятно то, что она сделала. Она откручивает крышку духов и льет их на холодный песок, от которого тут же поднимается медовый, густой запах, бьющий в нос, а затем рассеивающийся по пустыне.

— Надеюсь, — говорит Юстиниан. — Свойства слюней не испортятся, если мы не помоем флакон.

— У тебя все равно нет других вариантов, — говорит Офелла.

— Мне просто нравится твоя враждебность.

Офелла подставляет флакон, и я наклоняю кокон. На ощупь он теплый, будто живой, и твердый. Наверное, упав, он ударился о какой-то камень, потому что разбить его явно нелегко. Я наклоняю кокон, и из него льется во флакон светящаяся синяя жидкость, такая красивая, словно растворили множество сапфиров. Жидкость излучает свой собственный свет, и он кажется мне ярче, чем тот, что исходит от далекой луны.

— Какая красота, — шепчет Офелла. И вправду очень красиво, словно жидкие звезды льются и успокаиваются в стеклянном сосуде. И вовсе не скажешь, что это слюни. На вид драгоценные, а не противные.

Юстиниан говорит:

— Ребята, с радостью разделил бы ваше благоговение, но мне кажется, изгоям вовсе не нравится, что мы их обокрали.

Офелла вытряхивает из кокона последние капли, получается только три четверти флакона, и я надеюсь, что нам этого хватит. А для чего — и сам не знаю. Мы смотрим на дорогу. Изгои нервничают, наверное, чувствуют, что мы не только не продлили их время на земле, но и забрали его.

Офелла прячет в рюкзак флакон с их жизнью в самом прямом смысле. Поэтому они больше не боятся. Бросаются вперед, и мы понимаем, что долго бежать не получится. Тем более, многие из них взлетают, и вот здесь, в отличии от леса, где ветви деревьев снижают их маневренность, у изгоев все преимущества перед нами. Я бы тоже с радостью полетал вместо того, чтобы бежать по песку.

Изгои бросаются к нам, а когда мы разворачиваемся, то видим мощную, черную машину, приспособленную для гонок по пустыне. Ниса ругается на парфянском, и тогда я понимаю, кому машина принадлежит. Грациниан и Санктина выскакивают из нее, оба они выглядят очень взволнованными, что естественно, когда твою дочь собираются съесть насекомоподобные каннибалы.

Вот только в те секунды, когда я вижу их, они вовсе не кажутся обеспокоенными лишь тем, что Ниса может не выполнить то, что предназначено ей их богиней. Они кажутся просто родителями, которые без ума от ужаса. А может я только думаю так, потому что не хочу верить в плохое.

А потом все Грациниан и Санктина как-то совершенно одновременно, как в танце, синхронно вытягивают руки, сжимают кулаки, и перед нами встает стена песка. Обернувшись, я вижу, что она ограждает нас и от изгоев, и даже загораживает небо. Мы словно в песочных часах, и времени у нас еще полно. Наверное, это и называется глаз бури, потому что нас не достигает ни единой песчинки.

Песок издает этот странный звук, не то чтобы рев ветра, ведь ветра нет, а скрип трущихся и ударяющихся друг о друга песчинок, похожий, наверное, на звуки, которые можно услышать внутри муравейника. Это тоже по-своему смешно.