Дмитрий Павлов - Потеха колдунов - Пробуждение

Мои слова больно задели некоторых из них и, как оказалось, особенно Тугарина. Мне предложили доказать слово делом. Делом так делом. Выпил браги, взял копье, выбрал щит, влез на коня и выехал навстречу их багатуру. Всадники-то перекаты отличные, но копейный бой требует особого мастерства, в нем важно всё: осанка, посадка в седле, положение локтя, выброс руки в нужный момент; вот и ткнул я их поединщика хорошенько, вылетел он из седла так, что самостоятельно встать не смог. После чего повторил то же со следующим. Не выдержал такого унижения их предводитель, предложил мне с ним съехаться. Вскружили голову одержанные победы, подумал я в гордыни: «Что мне какой-то там царевич бездомных, только еще одного извалять!» Хоть и пытались посольские меня остановить, но я никого не слушал, обновил копье и пошел на него. Тугарин оказался хорош или я уже был слишком пьян, но выбили мы друг друга одновременно. Давно меня так на задницу не ссаживали. Хотел было встать и поблагодарить за науку, но меня снова уронили и повязали ближники царевича на глазах любичей, а те даже не рыпнулись. Побили слегка, сорвали одежды да голышом и бросили в сырую яму. День, два, три, короче, не помню, сколько там просидел. Пару раз вместо еды помои на меня выливали, иногда копьями кололи, а то и камнями забрасывали. В общем, невесело было.

Однажды глянул наверх – сам пожаловал: стоит, смотрит. Потом взял и кинул вниз пару длинных гадюк, тем самым предлагая смерть принять. А я так оголодал, что было мне не до величавых жестов. Похватал тех змей, бошки поотрывал и так их сырыми и сожрал, хвосты же обратно ему забросил. Видимо, развеселил Тугарина этой выходкой. Меня из ямы вытащили, умыли, отдали броню с оружием, посадили на коня и отправили на все четыре стороны, наказав в Диком поле не появляться. Как впоследствии мне объяснили, запрещено у них в Ставке на царевичей оружие обнажать, даже если те сами прикажут. Смертью жуткой это карается. Так что, считай, мне повезло. А степняк в тот же год дошел до самой Висулы, попутно разбив войско лехов и разрушив пограничный Огран хол. И лишь высокие гребни Вислянского холма и сотни пленников, медленно бредущих в обозе, заставили его повернуть обратно. Хорошо ли я знаю Тугарина? Да как не знать, как не знать…

Рыцарь что-то еще говорил. Наверное, его рассказ был бы интересен кому-то и где-то, но не здесь и не сейчас. В любой момент на караван мог напасть хмырь, а люди словно обезумели, не выстраивали стену щитов, не накладывали чары и волшбу, лишь фанатично пялились на Любаву, снимали перед ней шапки и бросались выполнять ее самые незначительные указания. Такая резкая перемена не укладывалась у Митяя в голове. Что она с ними сделала?

Если раньше пастух ощущал, как девушка бессловесно обращается к нему по поводу и без, то теперь их связь оборвалась. Ее внимание распределилось по всему каравану и предназначалось всем, кто в нем был: каждого старалась поддержать, каждому подарить хотя бы улыбку. Но не ему, его она избегала. А ведь как жар папоротника опалял, топил лед в ее сердце, так и ее холод позволял ему держать реальность под контролем. Он не хотел видеть скрытое в людях, бегающие тени и пульсирующие краски. Они нуждались друг в друге, были разные, как лёд и пламя, но в то же время дополняли друг друга, как свет и вода для живого. Была и иная причина, почему он страдал от ее отстраненности.

В отличие от людей домовята, коих набилось по саням немало, наоборот, дочери купца всячески сторонились. Настолько, что сменили в отношении пастуха гнев на милость. Вот и сейчас одно мохнатое чудо свернулось у него в ногах и мирно посапывало. Нет, не рыжий с белым. Тот только кидался в спину. Этот был в коричневом, в лаптях и варежках. Лежал себе преспокойненько, изредка подглядывал из-под закрытых век, шевелил ушками…

Под вечер показались башенные шатры Кистеней.

Когда караван приблизился к посадам, стало понятно, что землетряс дошел и досюда. Выстроенная на пригорке деревянная крепость обвалилась во многих местах, открывая нутро подворий. Часть башенок лишилась знаменитых шатров, скрипучий флюгер Петушок отсутствовал, мостовая зияла провалами. Но все же не сравнить с тем, что пришлось на оставленный Камнеград.

Любава ехала на Белянке первой. Ее профиль приобрел гордый вид, насытился значимостью и некой торжественностью. За ней выстроились конные ветераны Семушки вместе с самим воеводой. Знамя хлопнуло своим полотнищем и змеей затрепетало в руках одного из воинов.