Петр Ингвин - Зимопись. Книга вторая. Как я был волком [СИ]

Борзой вытянул оружие в сторону, где должен был находиться я.

— Глупый мальчик, — сказал он, выравнивая дыхание. Глаза постепенно привыкали к новой ситуации. — Зачем? Уйти не смог бы, помочь подружке тоже. Теперь придется тебя наказать.

Мои руки освободились. У меня не было плана. Была праща ноге, на которую не обратили внимания, но размотать я не успевал. Поэтому просто собирался броситься на врага, прорываясь к Томе…

Раздался вой. Лай. Рык. Сразу с нескольких сторон.

Впервые я увидел ужас на лицах рыкцарей.

Лай и рев приближались. Не то слово. Неслись, как реактивные.

— Где? — Из интересовавшего меня хода выскочил ошалелый Коптюк. — Здесь?!

— Везде! — Покрутив головой, Борзой бросился к выходу.

— Волки? Или… человолки?! — побелел Духаня, пристраиваясь за главарем.

Лихая троица занялась паническим разбиранием лаза, и я смог беспрепятственно пронестись к Томе.

Она лежала животом поверх большого валуна и плакала. Закрепленный на стене факел тлел и едва давал свет.

— Он… — Я не смог договорить.

Девушка нашла силы отрицательно мотнуть головой.

— Нет.

Как и говорил Борзой, ее кожу покрывали сочившиеся волдыри. Содранные мозоли — везде, где тело касалось седла. Остатки мази тоже не добавляли аппетитности.

— Он меня ударил. Я его укусила.

Наш коридор являлся тупиком с единственным выходом. Из оставленного пещерного зала донеслись шум борьбы, крики, лай. Странный лай. Не похожий на прежние.

Мы наблюдали за боем ушами. Кого-то из напавших, пришедших каменными ходами, разбойничья троица зарубила. Остальные расправились с рыкцарями, поскольку ход наверх так и не открылся — это видно по пламени факела, которое никак не качнулось. И по звукам. По последовавшим за многоголосым победным рыком ужасающим звукам. Из зала неслись жадный клекот и чавканье. Горловое рычание. Звук рвущегося мяса. Снова чавканье. За это время я осторожно снял Тому с камня и спрятал за ним. Рука начала разматывать пращу, но остановилась. Нет смысла. Здесь голый каменный пол, и для добычи подходящего снаряда придется ломать мечом каменную породу. Скорее сломается меч. Поэтому я тоже присел за валуном, выставив оружие вперед.

Они пришли — сытые, медленные, с окровавленными мордами. Не волки тире собаки. Нечто другое. Большое, невообразимое. Никогда не виданное. Жуткого вида голые обезьяны, передвигавшиеся на четырех конечностях. Вымазанные в грязи, слюне и крови, страшные, состоявшие из одних мышц. Свалявшиеся косматые патлы развевались как львиные гривы. Белки глаз и острые зубы сверкали, алые глотки выдавали новые рычащие вопли.

Штук десять. И это только на виду. На них — с одним мечом? Смешно.

Но я сделаю это.

Вспомнился Малик, бросившийся на стаю и отогнавший ее. Я сунул меч в руки опешившей Томы, опустился на четвереньки и, глядя в глаза врагу, принялся в деталях представлять, что сделаю хотя бы с одной обезьяной, пока остальные будут убивать меня. Как воткну пальцы в глаза. Откушу щеку. Вырву ноздри. Как загоню в глотку кулак вместе с обломками зубов и буду ломать лбом переносицу до хлюпающего хруста…

Обезьянья стая остановилась. Передняя парочка попятилась. Остальные удивленно переглянулись.

Какое слово употребили рыкцари? Человолки? Именно. Передвигающиеся на четырех конечностях люди, похожие на древних, пещерных. Именно люди, не обезьяны. Ноги длинные, руки обычные, никакой диспропорции. Мужские лица обросли косматыми бородами. Жмущиеся во втором ряду женские — чистые. Мужчины как мужчины, женщины как женщины. Обычные люди, только волки. По повадкам. Если их поднять, помыть-побрить и приодеть…

Вожак, стоявший первым, злобно зарычал. Этакая гора мускулов, рельефом и ростом напоминавшая нашего могучего пилота, но с заросшей головой, грязная и вонючая. Из-под утесов надбровных дуг темнели пещерки глаз. Тело, бугрившееся лютой мощью, — в волосах и шрамах. Черная поросль покрывала его до пят, особо кустясь на пластинах груди, меж кубиков живота и безобразно обретая собственную жизнь под животом. Вожак стоял передо мной на четвереньках, не зная, что предпринять: новый противник был голым, как и он, не рубил железкой, не убегал. Стоя в такой же позе, готовый к последнему прыжку, я заграждал собой Тому. В моем направленном в глаза вожаку взгляде плескалось жертвенное остервенение волчицы, которая защищает щенков. В горле родился и выполз наружу ответный рык: долгий, протяжный, смертельный.