Max Austen: Спаси мою душу

Она соскочила с дивана и поспешила к водителю. Общество парней ей, конечно, нравилось, хотя Олесь часто и вел себя как ребенок, но сегодня она ото всех устала.

— Спать хочешь? — взглянул Марк на нее, севшую в соседнее кресло.

Лейсана потерла ладонью глаза и нос, раздражение вырвалось само собой:

— Ну зачем мы едем в Челябинск? У тебя есть родители в Москве, вдруг они нашли бы нам убежище?!

Не отвлекаясь от дороги, Марк пояснил:

— Напоминаю: не факт, что родители живы. Не факт, что они приняли бы нас. А Челябинск — город хороший, даже очень…

Последние слова он произнес тише, Лейсана почувствовала ложь.

— Хороший? Серьезно? Как Ижевск или Кемерово, Пермь или Тюмень? Я знаю, ты смотрел статистику криминальных городов! Зачем?

Марк хлопнул по рулю и заворчал:

— Да потому что в самых опасных городах люди стараются не связываться с другими людьми. К нам никто не пристанет, а если и вдруг — нож под ребро, никаких разговоров. Там людям не до магов, им бы до дома с работы добежать, да так, чтобы не попасться гопоте, а гопоты полгорода, поняла? Идеальное место.

Лейсана уставилась в лобовое стекло. Ее не устраивала перспектива жить в одном из самых опасных городов России, но и выбора не было. Да и последние два года ей с друзьями пришлось работать «на дядьку»: мэр защищал их в городе от охотников, а взамен они участвовали в кражах особо крупных размеров. Когда мэр скончался, его приближенные мягко намекнули Марку, что лучше уходить по-тихому.

— Ты бы куртку накинула, а?

Лейсана не сразу догадалась, о чем говорит Марк, а только когда осознала, что зябнет и пытается укрыться в кардигане.

«Мы вновь вне закона, каждый следующий день становится адом. В этот раз, пожалуй, в Аду будем не гореть, а сжигать», — подумала Лейсана Медведева и ушла на поиски курток.

Олесь закрыл люк, а Матвей захлопнул окна. Становилось не по-летнему холодно. И не только им резкий спад температуры показался странным. Марк вел автодом уже менее уверенно и не столь оптимистично, как двадцатью минутами ранее.

Натянув на себя кожаную куртку Матвея, Олесь запрыгнул на кровать к лучшим друзьям. Стасик, одетый в рваные джинсы и красную клетчатую рубашку, слушал в наушниках музыку и грелся в объятиях Аксиньи. Жизнь Стасика наполнена музыкой; его коллекция музыкальных файлов равна шести терабайтам. Олесь готов поклясться, что сейчас друг слушает эмокор или лиричный рэп — излюбленные им стили в грустные времена. А судя по грязной смуглой шее, немытым черным волосам, сморщенному треугольнику кожи под бровями и опущенным уголкам рта, он грустит не первый день. И даже в стального оттенка глазах Аксиньи, с ее вечным не убиваемым оптимизмом, чувствовались нотки минора. Олесь заметил, что подруге давно пора подкрашивать черные корни в светлый.

Помыть тело и голову, покрасить корни — великая и беспощадная лень. Как и собрать вещи заблаговременно до отъезда. Марк с редкой постоянностью ругал неразлучную троицу — Олеся, Аксинью и Стасика — за отсутствие самодисциплины. Втроем они, бывало, подводили всю команду во время работы на мэра. То Олесь переест ролл с тунцом и запьет их двумя литрами молока, а потом не пойдет на работу из-за болей в животе; при Олесе о молоке лучше не вспоминать — сразу побежит к холодильнику, уж такая страсть. То Стас, насмотревшись с возлюбленной корейских драматических сериалов, разрыдается и на весь день спрячется под одеяло; когда имеешь дело со страшно эмоциональным человеком, к подобному лучше привыкать сразу. То Аксинья за пять минут до выхода на «дело» заявит, что Марк и остальные и без нее справятся, что ей идти никак нельзя, она при смерти — вон, мозоль на ноге; такой особе доказывать, что идти никуда не надо, а надо ехать — занятие бессмысленное.

Аксинья прямо в цветочном платье залезла в одеяло и слегка скривила лицо в улыбке.

— Все с нами хорошо будет, я думаю.

После сказанного она закрыла глаза, собираясь уснуть.

Автодом резко остановился, Олесь от неожиданности упал на холодный пол.

— Эй, ребят, давайте сюда! — послышался напряженный голос Марка.

Олесь поднялся и неуклюже протопал к лидеру. На лобовом стекле сверкали капли.

— Дождь начался? — восхитился Матвей и столкнул Лейсану с кресла, затем уселся сам. — Почему стоим-то, чего не едем?

Марк раздраженно вздохнул. Матвей его тоже часто выводил из себя. Если парень и умел радоваться, то радовался он исключительно во время стихийных бедствий, крупных гроз или ливней.