Андрей Морсин - Унция или Драгоценное Ничто [litres]

– «Это музыка для пастушьей свирели», – Унция улыбнулась шире, и лучики стали ещё ярче.

Бугры над ареной набрякли чернилами, провисли ниже, а зев разинулся до отказа. Сейчас он был безмолвен и от этого ещё более страшен.

– Я знала, что ты найдёшь меня, – голос принцессы отзывался эхом в каждом уголке гигантского цирка. – Я ждала тебя каждый день, каждый час, я искала твоё лицо даже там, где не могла его увидеть!

– Это ты ?! – Октавиан протянул руку, чувствуя живое тепло её ладоней.

Они стояли неподвижно друг напротив друга, и радуга коротенькой, донельзя натянутой струной вибрировала между ними.

Верхние ярусы амфитеатра исчезли в клубящемся, торфяном мраке. Чёрный купол раскрылся над ареной, заставляя публику затаить дыхание и закрыть глаза. И это было как раз вовремя.

– Помнишь, какой у неба вкус? – спросила Унция.

И радуга исчезла совсем. А вместо неё сверкнула, высекая из пустоты сноп искр, небывалая, белоснежная звезда. Вспышка была настолько сильной, что люди увидели её сквозь стиснутые веки и прижатые к лицу ладони.

В этот миг сказка началась заново, и уже не волшебная луна, а солнце зажглось над землёй. Музыка этого солнца была неизбывной и бесконечно доброй, и чёрный купол поколебался, отпрянул, не в силах ни заслонить, ни поглотить её. И бурдюк с разинутым ртом стал виден на просвет весь, словно головастик с прозрачным брюшком, и извивы тёмных лабиринтов выглядели теперь не страшнее нежных лягушачьих кишок.

Стало светло, как днём, хотя был поздний вечер, и должна была прийти ночь. Но и вечер, и ночь промчались за один миг, забирая всё тёмное, что было. Таким стало желание чудесного, поющего солнца.

И в его ясных лучах каждый увидел своё прошлое как одну длинную мелодию, растянувшуюся от первого младенческого писка до этой самой минуты. Всю, как есть, со всеми её паузами, крещендо, тёмными ямами и светлыми пригорками. И, сравнивая её со звучанием солнца, люди узнавали, что сделали не так, и что нужно, чтобы сохранить тонкую ткань мира чистой и светлой.

И нити-струны стали видны всем. Словно явленные надежды, они бежали прямиком в безоблачное будущее каждого. И не было ни страха, ни боли, ни стыда, а только вера в жизнь, вера в бесконечное, доброе и счастливое путешествие.

– Мы и есть эти струны! – с облегчением переглядывались люди. – И здесь, и в неведомой дали это тоже мы!

– И под лучами далёких звёзд нам тоже есть приют! – не сдерживали они слёз радости. – Нам везде есть приют! Ура!

Публика потекла с трибун на арену, окружая Унцию и Октавиана и устремляясь следом за ними и их спутниками к выходу. И Пятница шёл с Квинтой, Гракх с Аммой, а Бебио и Пепио – в окружении их дочерей, всех, кроме Септимы. Она осталась стоять, с восхищением разглядывая огромного чёрта в тельняшке. И Бальба стоял, не в силах отвести взгляда от юной красавицы, и ветер гнул рога на его голове. А когда улыбка озарила негритянское лицо великана, Септима доверчиво взяла его за руку и повела следом за всеми.

Шумное веселье постепенно охватило все набережные и кварталы города, распространяясь повсюду. Люди пели и плясали, и такой радости Родной остров не помнил со времён Королевы-Соловья.

– К нам вернулась Музыка! К нам вернулась наша принцесса! – смеялись и плакали жители острова. – Пусть же они царствуют вечно!

Заполонив главную площадь, толпа расступалась, пропуская Унцию и Октавиана, идущих к колоннаде дворца. Они шли, постепенно замедляя шаг, пока не остановились в двух шагах от беломраморной лестницы.

– Знаешь, – Унция повернулась к другу. – Я сама не хочу указывать людям, как жить. Я бы лучше летала где-нибудь – свободная, лёгкая!

Она умолкла, о чём-то раздумывая.

– А хочешь узнать, что сказал мне папа в тот последний вечер? – спросила, заглядывая ему в лицо.

– Да, – Октавиан наблюдал за вихрем искр в её глазах.

– Если Голос и Взгляд будут со мной и никогда не оставят, – искры вспыхнули ярче, – я стану счастливой!

1997, 2003, 2009-2011, 2014 гг.