Андрей Морсин - Унция или Драгоценное Ничто [litres]

Квинта увидела Пятницу, плывущего к ней, и услышала своё звучание под его тельняшкой. Пять лучей в сердце моряка без зазоров совпадали с её именем и пятиконечными мыслями о нём.

Близнецы-музыканты Бебио и Пепио, один, сжимая дирижёрскую палочку, а другой – смычок, застыли, наблюдая, как мастер Джованни Маджини колдует над тельцем скрипки, той самой, которую они передавали друг другу, меняясь за пультом первой скрипки оркестра. И сердце маэстро, и сердце инструмента – оба стали отчётливо видны, потому что звучали в унисон с живой музыкой сотворения.

Кот и Стопа, караулившие выходы по приказу главной опекунши, почувствовали удивительное облегчение от того, что статуя от них уплыла, и они не успели изуродовать неизвестную богиню. Они даже решили позаботиться о её разорённой обители и, если статуя вернётся, залатать дыру в крыше, и посадить на ней новую пальму.

Унция, сидя в одном ряду с сёстрами Октавиана, испытала сильное и немного тревожное чувство дежавю. Она определённо всё это уже видела, но никак не могла вспомнить, где и когда.

Люди заворожено слушали, заново переживая светлые минуты жизни, и Ногус потянулся к рычагу секретного лифтового механизма. Но едва его коснулся, как чаша на животе дирижабля замигала, погасла и, вспыхнув с новой силой, воспроизвела ослепительную золотую молнию. Громовой раскат, пронёсшийся над берегом, заставил зрителей вздрогнуть. Молния вонзилась в лавандовое поле, поколебав холм и осыпав со стен Колизея искрящуюся пыль.

Чаша вновь засветилась ровно, и все увидели, что певучая жемчужина катится прямо к молнии, которая так и не погасла, продолжая торчать из земли. Пришлая молния издавала настороженное дребезжание, и зрители с абсолютным слухом отметили, что звучит она в фа-диез миноре, так пугающем начинающих пианистов.

Словно уступая блеску гостьи, учтивая жемчужина стала меркнуть. Она всё больше сжимала свой радужный ореол, пока в нём, как косточка в прозрачной мякоти плода, не проступила фигурка девочки. Её лица было не разобрать – черты переливались перламутром, но старинное бальное платье и заступ в руках были отчётливо видны. На черенке лопаты, покачивая клювом, сидел красивый, как с картинки, тукан. Шествуя по тропинке среди цветов, девочка и тукан о чём-то беседовали, и в какой-то миг их голоса стали слышны всем.

«Это не моя молния, – говорила незнакомка. – И гроза не моя…»

«Странно, – заметил говорящий тукан. – Очень, очень странно. Может, позовём рыцарей?»

«Не надо никого беспокоить, – отвечала она. – Бедные рыцари довольно понервничали в своих романах!»

Чем ближе девочка подходила к молнии, тем публике, читавшей её мысли, становилось ясно, что это не молния, а изогнутый золотой прут. Прут подрагивал и трясся, словно хотел высвободиться из земли, и его вибрации рассылали вокруг комья серой пыли.

Несколько комков упали на пути девочки, и она замедлила шаг, с растерянностью наблюдая, как те слепляются в чешуйчатую крокодилью лапу. Побарахтавшись на месте, лапа перевернулась жёлтой ладонью вниз и, перебирая когтями, уползла в цветы. Что с лапой было дальше – никто не видел – лаванда здесь росла чрезвычайно высоко и густо. Но то, что произошло в следующий миг, заставило всех вздрогнуть, а незнакомку выронить от ужаса лопату.

В нескольких шагах от неё из цветов вынырнула хищная голова ящера. Малахитовые костяшки черепа ещё двигались, рассаживаясь по местам, а между чешуйчатых губ влажно скользила вилочка языка. На чудище было великолепное, с кружевными воланами платье, и сильный хвост задирал пышный подол, то свиваясь в полукольцо, то ударяя по земле.

«Вот и ты, сияние!» – прошипела игуана-дама, направляясь к девочке, которая застыла, опустив руки.

Дребезжание прута загипнотизировало публику, и в какой-то момент зрители оказались в детских воспоминаниях незнакомки, глядя, как маска ящерицы сползает с лица смуглой красотки со страшной улыбкой.

И тут, возвращая трибуны обратно на поле, чудище издало воинственный клич и двинулось вперёд.

«Паладины, к оружию!» – ответно воззвал тукан. Он попытался преградить неприятелю дорогу, но едва увернулся от когтей, полоснувших перед цветастым клювом.

– Что происходит? – заволновались зрители. – Куда делась райская идиллия?!

Игуана-дама была совсем близко, когда лаванда, до этого стоявшая неподвижно, закричала пронзительным криком и впилась ей в лапы и хвост.

«Бегите, ваше высочество!» – кричали цветы, связывая и опрокидывая врага на землю.