Андрей Морсин - Унция или Драгоценное Ничто [litres]

– Да! Беги, девочка! – подхватили люди на трибунах.

Но бедняжка только смотрела, как из травы поднимаются всё новые и новые прямоходящие ящеры. Эти были одеты в форму грязного песочного цвета, поверх которой блестела кольчуга. В лапах игуаны-воины держали серпы и кривые, янычарские сабли. Заметив девочку, они вперялись в неё своими змеиными глазками и вздымали оружие.

«Спасайтесь, госпожа!» – лаванда букетами бросалась наперерез врагу. Девочка стала пятиться, пока не побежала прочь от прута, зудевшего, как железное лыко.

«Куда же ты, сияние?» – чудище в платье елозило на спине, вскидываясь и вертя хвостом.

Сражение постепенно охватило всё поле. Ящеры, которым удавалось вырваться из объятий растений, делали несколько шагов и снова увязали в зелени. А камни, прятавшиеся в траве, атаковали неприятеля, подскакивая в воздух и обрушиваясь на черепашьи черепушки. Но прут ныл, плодя неприятеля, и лаванда снопами падала под ударами серпов и сабель.

На трибунах тут и там послышался негодующий свист.

– Куда делась музыка? Где сказка?! Верните рай! – кричали и топали ногами люди.

Ногус, белее фрака, озирался по сторонам, не зная, что предпринять. Он сжимал рубильник, но что-то до боли родное в дребезжании прута не давало прервать трансляцию.

Беглянка уже поднималась по склону холма, когда несколько чудовищ вырвались с лавандового поля. Они двигались длинными прыжками, обгоняя друг друга, словно соревнуясь, кому первому она достанется. Но когда, казалось, девочка будет схвачена, раковина в небе размазалась перламутром, посылая ей часть своего блеска, и хрупкая фигурка скрылась в лучистом ореоле.

– Так, так! – одобрительно загудели трибуны, и по берегу прокатилась волна рукоплесканий.

Радужные протуберанцы крыльев в несколько взмахов вознесли её на вершину холма и опустили на арену Колизея.

– Пой, сияние! Пой, девочка! – раздались голоса. – Пой, верни сказку!

Публика вновь начала аплодировать, но радость была преждевременной. Словно потратив все силы на перелёт, ореол вновь потускнел. А прут напротив начал зудеть сильнее, загоняя мысли зрителей обратно по тайным, тенистым закутам. Светлая гармония повредилась и стала глохнуть, будто комья пыли забили ей горло.

Аллеи парка, по которым бродили, взявшись за руки, Гракх и Амма, задрожали, ушли в прошлое, и время всей тяжестью лет легло на плечи старого музыканта и его жены.

Квинта увидела, как корабль Пятницы накрывает гигантская чернильная медуза, и залпы, которыми отвечает крейсер, только делают её больше и чернее.

Бебио и Пепио, прильнувшие в мечтах к сердцу скрипки, оказались в полной темноте, потому что драгоценный инструмент на сто с лишним лет заперли в сундуке ломбарда.

А Кот и Стопа подумали, что охрана памятников – занятие такое же пустое, как гробница, в которой они побывали, и пора идти в поход за новыми кладами.

И Ногус уже не стремился выключить луч, облегчённо потирая ладошки, – шоу определённо вызывало интерес. При этом он напрочь забыл о смуглой красотке Медине, запертой в крошечной комнатке под землёй.

Всё это время девочка стояла одна на арене, оглядываясь по сторонам, и её губы беззвучно шевелились.

– Пой! Что же ты молчишь?! – недоумевали все.

– Пой! – крикнули вместе Секста и Септима, и зеркальная полусфера заполучила первую трещину.

Волна света, прикатив изнутри бледного ореола, утопила арену в лучистом мареве, и уже нельзя было разобрать – то ли это девочка, то ли птица – серебряные пальчики мерцали, становясь резными краями крыльев, а перламутровый блеск щёк выдавал стрелку птичьего клюва.

Чудесная певунья по-прежнему всматривалась в трибуны, словно искала кого-то, и тут её голос вновь стал слышен всем вокруг.

«Октавиан! – звал голос. – Принц мой! Где ты?»

Не отрывая взгляда от арены, Унция встала и сняла платок с золотых волос.

– Октавиан! – произнесла шёпотом, слышным далеко за пределами амфитеатра. – Принц мой! Где ты?

Октавиан очнулся от вечерней дрёмы. Лодка двигалась размеренными толчками, – Пятница и Бальба гребли исправно.

– Это ты звала меня, Песня? – мальчик взглянул вверх, где, словно вымпел, реяла Айода.

– Мы обе звали тебя! – сейчас Айода была полупрозрачной, как тогда на острове, и баснословно близкая луна светила сквозь её лицо.

– Обе? – Октавиан сел, осматриваясь и замечая, что лодка скользит по лавандовому полю, а впереди маячит холм с мерцающим Колизеем. Он дотронулся до цветов и намочил руку.