Андрей Кокоулин - Мастер осенних листьев

— Пока нет. Держите.

Внутри прислужника трепетали листья. Эльга видела их мелкий ход, за которым, как солнце в щель между ставнями, проглядывали стыд, неуверенность, страх разоблачения, темные крапивные зубчики. Каршетт был связан…

Нет, это не связь.

Он струсил! Он не встал у мятежников на пути! Ушел. Спрятался. Нет! Другое. Он пропустил их, выторговав собственную жизнь!

Пальцы замерли.

— Вы — мастер, да? — улыбнулся Каршетт.

— Почти, — сказала Эльга.

— У нас дома был счастливый букет.

— Действительно счастливый?

— Раньше, пока не засох.

Несмотря на кажущееся спокойствие, внутри у Каршетта все ходило ходуном. Его свободная рука незаметно подбиралась к короткому клинку на поясе. В его голове плыло: отвлечь, а потом ударить. Шиповник, кислица, кровь.

Эльга похолодела.

— А чей был букет? — беззаботным голосом спросила она.

— Не знаю. Старого мастера. Мне сказали, что мастера видят в людях все их мысли и дела.

Эльга фыркнула.

— Это ж старые мастера! Вот когда я состарюсь, тогда, возможно, тоже научусь видеть в людях.

— А сейчас? — жадно спросил Каршетт.

Эльге удалось легко пожать плечами.

— Так, чуть-чуть.

Она бросила на щит новый ворох листьев.

— И что ты видишь обо мне?

Ладонь Каршетта легла на клинок. Он даже повернулся чуть боком, чтобы Эльга этого не видела.

— О тебе?

— Да.

Здесь надо было не сфальшивить. Сыграть тонко. Кто она? Глупая, легкомысленная девчонка. Точь-в-точь, как говорила мастер Мару. Впрочем, дурочку тоже надо подавать аккуратно. Эльга прищурилась, смотря парню в глаза.

— Ну, ты одинок, — сказала она.

Каршет хмыкнул.

— Дальше.

— Ты несколько лет при титоре.

— Полгода.

— Ну, в стражах.

— Годится, — кивнул Каршетт. — В стражах, действительно, больше.

Он слегка расслабился.

— Еще ты в начале испугался мятежа, но затем был храбрым, — сказала Эльга, поведя взгляд за спину Каршетта.

План бросить листья прислужнику в лицо и выбежать с криком о помощи разбился о засов на двери. Он был опущен в пазы.

Ладно.

— Храбрым? — переспросил Каршетт и рассмеялся.

В смехе сквозило облегчение.

— А что, не так? — спросила Эльга.

Пальцы танцевали свой танец.

Хорошо, пусть выбраться из комнаты невозможно. Туп. Ток-топ. Значит, необходимо расположить Каршетта к себе. Туп-топ. Или изменить его? С одними осиновыми вряд ли это получится. И гроздь мятых, видимо, второпях прихваченных рябиновых листьев тоже ничего не решит. Топ-топ-топ. Тем более, что менять? Топ. Ведь человек должен быть предрасположен к изменениям. Допустим, я могу усилить его страх, но это глупо. А выставить себя дурочкой я могу и без листьев.

Можно, конечно…

Топ. Ток-топ. Продолжая набивать букет, Эльга закусила губу. Ох, мастер Мару, вы бы, наверное, были против.

— На самом деле нас, молодых, оставили в резерве, — сказал Каршетт. — Мы должны были следить, чтобы никто не вышел из дворца, и, конечно, не штурмовал его снаружи. Я вообще сторожил задний двор.

Эльга улыбнулась.

— Впервые вижу парня, отказывающегося признать себя храбрецом.

— Ну, это… — смутился Каршетт. — Я не отказываюсь. Просто здесь случая не было. А вообще мне один раз плечо порезали…

Он сделал движение, чтобы показать шрам, но Эльга качнула головой.

— Щит.

— Да, простите, держу.

Каршетт выпрямил спину. Он еще был в сомнении, но немедленное убийство отложил. Ах, как не хотелось все бросать!

— Тяжело? — спросила Эльга.

— Тяжеловато.

— Уже скоро.

Она решилась, она видела, что задуманное возможно.

Туп-туп-топ. Осина обегала щит кругами, схлестываясь и расходясь. Где-то в ней проглядывал карий глаз, где-то мечтательный изгиб губ. Слышался топот ботинок по кривым улочкам, вспыхивал свет фонаря: мы — стража, назовите себя.

А за неимением кислицы и калины с малиной душной памятью пойдет…

Эльга выдохнула, наискосок пробросила мелких рябиновых листьев и тут же легко, неуловимыми движениями впечатала их вторым слоем под осиновую, зубчатую шерсть. Вот так. Сделано. Туп. Ток-топ. Будто шрам протянулся по щиту, кривой, хлесткий, светлый. Рябина была прозрачно-зеленой, весенней, совсем молодой, где уж нам осенних красок. Но стоило Эльге вплести ее в букет, как она приобрела пугающий, густо-алый оттенок.

Вот она, память о мятеже. Кровь, постыдный страх, предательство. Темная, перечеркивающая не щит, но душу рана.

Очень хорошо.

Каршетт тревожно застыл, потом пошевелился.