Наоми Новик - Выкорчеванная

Нам пришлось пробраться через все стены, которыми мы пытались сдержать Марека. Когда мы проходили под арками, древние камни что-то тихо печально бормотали. Пока мы не добрались до брошенного лагеря, мы не встретили ни единой живой души. Там по крайней мере мы обнаружили несколько выживших солдат, которые шарили в поисках провизии, а пара их низ бросились от нас наутек, выскочив из главного шатра с серебряными кубками в руках. Я бы не пожалела отдать еще с десятков серебряных кубков, лишь бы услышать живой голос, просто чтобы удостовериться, что остался еще кто-то в живых. Но все они либо сбежали, либо попрятались среди палаток и куч барахла. Мы стояли посреди безмолвного поля, и тут я вспомнила:

— Канониры.

Каменный отряд никуда не делся, валяясь брошенными в сторонке, взирая на башню каменными глазами. Большинство из них не сильно пострадало. Мы молча постояли над ними. Ни у кого из нас не осталось достаточно сил, чтобы разрушить заклинание. Наконец, я потянулась к Саркану. Он переложил Маришу на другую руку и позволил взять себя за вторую.

Нам удалось накопить достаточно силы, чтобы снять заклинание. Сбрасывая оцепенение, солдаты корчились и дрожали, сотрясаясь от внезапного возвращения к жизни и дыханию. Некоторые из них лишились пальцев, или получили новые шрамы там, где от их тела откололись кусочки, но все они были закаленными солдатами, стрелявшими заколдованными, ревевшими при каждом выстреле ядрами. Сперва они от нас попятились, но потом, наконец, они узнали Солю.

— Какие будут приказы, господин? — неуверенно спросил один из них.

Он мгновение недоуменно смотрел на него в ответ, потом с тем же видом перевел взгляд на нас.

Мы вместе пошли к Ольшанке по все еще пыльной после вчерашней нагрузки дороге. Вчера. Я пыталась не думать об этом. Всего лишь вчера по этой дороге прошли шесть тысяч человек, а сегодня их нет. Они лежат мертвыми во рву, в зале Башни, в подвале, на ведущей в гробницу длинной лестнице. Поднимаясь, я видела их покрытые пылью лица. Кто-то в Ольшанке увидел наше приближение, и навстречу выехал Борис. Остальную часть пути мы проехали в его фургоне, перекатываясь на кочках как мешки с зерном. Скрип колес стал аккомпанементом к каждой песне про сражения и войну, цокот копыт — барабанным боем. Каждый сюжет следовало бы заканчивать одинаково: кто-то уставший возвращается с поля, покрытого трупами, домой. Но что-то никто не поет ни о чем подобном.

Супруга Бориса Наталья уложила меня спасть в старой комнате Марты. Это была крохотная светелка, полная света с сидящей на полке потрепанной тряпичной куклой и маленькой кроватью. Марта уже перебралась в собственный дом, но комната до сих пор напоминала о ней — теплое, приветливое место, готовое меня приютить, и рука Натальи, лежащая на моей голове, была материнской, уговаривающей уснуть и отгоняющей от моего сна чудовищ. Я закрыла глаза и притворилась, что поверила.

Я не просыпалась до вечера — теплого летнего с мягкими отливающими синевой тенями. В доме усиливалась знакомая и такая уютная суматоха — кто-то готовил ужин для идущих с дневной работы, кто-то возвращается с поля. Я села неподвижно у окна и просидела довольно долго. Они были куда зажиточнее моей семьи — верхнюю часть дома они оборудовали под спальни. Мариша играла в большом саду с собакой и четырьмя детишками в основном старшее нее. На ней было новое хлопковое платье со свежими следами травы, волосы выбились из тугих косичек. Но несмотря на то, что один из игравших был мальчиком одного возраста со Сташеком, он сидел у двери, наблюдая. Даже в простой одежде он не был похож на обычного мальчишку — слишком гордо были расправлены плечи и лицо своей сосредоточенностью напоминало храм.

— Нам придется отвести их обратно в Кралевию, — сказал Соля. За отведенное на отдых время он собрал остатки своей самоуверенности и уселся с нами, словно с самого начала был на нашей стороне.

Было темно. Детей уже уложили спать. Мы сидели в саду, потягивая холодную сливовую наливку из стаканов, и я чувствовала будто притворяюсь взрослой. Слишком это было похоже на посиделки, которые устраивали мои родители с гостями на стульях и тенистой расшатанной лавочке на краю леса, обсуждая урожай и семьи других соседей, пока мы — дети весело носимся неподалеку, собирая ягоды или каштаны, или просто играем в салки.

Помню, когда мой старший брат женился на Малгосе, они оба внезапно перестали носиться с нами и стали сидеть с родителями. Это была какая-то алхимия, напускающая серьезность, чего, я чувствовала, не должно со мной случится. Мне казалось невозможным даже сесть с ними рядом, не то что со всей серьезностью рассуждать о тронах и убийствах, словно это не сказочные сюжеты, а реальные вещи.