Кристофер Мур - Подержанные души [litres]

– Это что еще за хрень была?

А пацан на меня смотрит так, будто я только что пристрелил его песика.

– “Друзья Дороти”, – грит.

– Ну, “Друзья блядской Дороти”, я здесь для этого как раз, но вот это что за хуйня? Ты додик какой-то или что?

И он такой:

– Так Друзья же Дороти. Типа Страшилы. Типа Железного Дровосека. Типа Трусливого Льва. У людей никого больше нет другого, как они. А Дороти на такое наплевать. Как ты. Как мы.

– Я не такой, как ты, пацан. У меня есть другие люди. У меня жена и ребенок в Чикаго. Я б и сам пошел в жопу Тодзё стрелять, если б в старших классах коленку на футболе себе не расфигачил. Не друг я никакой Дороти – и тебе не друг, пацан.

– Друзья Дороти, – пацан грит. – Мы находим друг друга, – грит он.

– Додики? Так вот что все это значит? Кучка петушков? Морпехи? Матросы? Ты меня, блядь, разыгрываешь, что ли?

– Друзья Дороти, – воет пацан.

– Уже нет. Следственная служба флота. Я тебя привлекаю, пацан. Ты на губу сядешь, а если захочешь оттуда когда-нибудь выйти, то расскажешь мне все, что тебе известно про “Друзей Дороти”. Про всех, с кем ты о них когда-либо беседовал. Мне нужны имена, места, даты.

– Но у меня отход сегодня. Я никогда ничем таким не занимался.

– И больше уже не займешься, – грю я. – Сейчас военное время, пацан, и быть додиком – подсудное дело, за него под трибунал идут. Вы со своими Друзьями Дороти – изменники. Черт, да тебя и расстрелять могут. Возможно, в Канзас свой ты и вернешься, да только в цепях – в Ливенуорт [22] В Форте-Ливенуорте, штат Канзас, с 1874 г. располагается Военный исправительный комплекс. .

Грубо вышло, я знаю, но у меня бодун и бесит, что меня за лоха взяли, вот я и пытаюсь пацана напугать, чтоб с ним было проще потом разбираться.

А пацан головой трясти начинает и давай от меня пятиться.

– Моим предкам нельзя говорить. Нельзя папаше моему рас-сказывать. Это его прикончит.

– Об этом все узнают, пацан. Это в газеты попадет, так что лучше тебе сразу все начистоту выкладывать.

И тут он поворачивается да ка-ак припустит бежать.

– Ты куда это собрался, пацан? Да я за тобой целый флот отправить могу. Дезертир. Предательский додик и дезертир.

– Друзья Дороти, – ревет он. И все лицо у него уже – одна большая сопля.

– Да, Друзья блядской Дороти, изменник. Пошли уже, Бёдекер.

А он тут как взвыл:

– Но Друзья Дороти! Друзья же Дороти! – и опять ходу, только теперь – к поручням, и не успел я до него добежать сам, как он перемахнул через перила головой вперед. О воду ударился – как будто пальнули. Аж в Форте-Мейсоне услыхали, спорить готов.

Я вниз гляжу – а он там весь скрученный, как сломанное пугало, плавает мертвый по волнам.

– Я не слыхал истории печальней, – проговорил Майк Салливэн.

– Ага, война есть война. Трудное время.

– Так а вы – в смысле, вы тоже прыгнули за ним следом? – спросил Майк.

– Не, я в Чикаго вернулся. Сердце прихватило в 58-м.

– Тогда почему вы тут?

– Много курил, много свиных сарделек ел – мы ж ни черта в те времена не смыслили.

– Нет, почему вы на мосту?

– Понятия не имею. Наверно, поэтому испанская – деваха и хотела, чтоб я тебе свою историю рассказал. Хочешь, позову ее?

– Возможно, это будет правильно, – ответил Майк. От истории этого духа у него несколько подурнело в голове. Он не мог понять, что это – тошнота или тревога, но ни от того, ни от другого просто так не отмахнешься, если работаешь на мосту.

– Прощевай, маляр, – сказал дух. – И, кстати, дамочке можешь передать, что ничем ты мне не помог. У меня такое чувство, что лишь я тут и разговаривал. Без обид.

– Уебывай уже, ну? – произнес Майк; он хоть и был славным парнем, свои пределы у него имелись, и с этим конкретным духом он был к ним уже близок.

– Дважды меня просить не надо, – ответил тот.

В одно мгновение ока он свернулся в балку, на которой сидел, и рядом с Майком материализовалась Консепсьон – так близко, что могла бы сидеть на одном его страховочном тросе.

– Благодарю вас, – произнесла она. – Мой храбрый рыцарь.

– За что? – спросил Майк. Ему сделалось лучше от одного того, что он ее видел, – вообще-то от самого ее появления все чувства его качнулись от угрюмой тревоги до ликования чуть ли не головокружительного.

– Сдается мне, вы уже способны понять, что нужны нам, – сказала она. – Он – всего лишь один из многих.