Майкл Мэннинг - Возвышение и мятеж

Глядя на него, я почувствовал печаль, или, быть может, тоску, и любопытство начало брать надо мной верх:

— Главный вопрос — зачем. Зачем тебе всё это делать? Если ты настолько могущественный, то почему ты всё не исправишь? Зачем заставлять людей страдать?

— Хотел бы я дать тебе ответ, — ответил он. — Я целую вечность наблюдал за тобой, и за подобными тебе, и всё ещё не знаю ответа. Думаю, когда-то я надеялся, что это наблюдение наконец откроет мне тайну, но в какой-то момент я сдался. Я больше не верю, что ответ существует. Всё, что мы можем сделать — это по максимуму использовать то, что у нас есть.

Перед лицом того, кто заявлял о своём всемогуществе, я обнаружил, что от его ответа у меня кислый привкус во рту:

— Тогда забудь о вопросе. Ты всё ещё можешь что-то сделать. Ты мог бы искоренить страдания.

— А мог бы? — спросил он, улыбнувшись краешком губ. — Сам увидишь, когда придёт твоё время.

— Моё время?

Тим кивнул:

— То, что с тобой происходит — это не конец, по крайней мере — для тебя. Разрушение положит конец мне и всем моим своенравным, упрямым снам — кроме тебя. Оно также станет новым началом. Новый мир будет результатом твоих снов, а я, будем надеяться, наконец обрету покой.

С этими словами я наконец осознал его мотивы:

— Ты хочешь, чтобы я тебя убил. Вот, в чём всё дело, верно? Ты хочешь всё бросить, поэтому подталкиваешь меня устроить этот твой конец света.

Он вздохнул, затем взял чашку, и сделал ещё глоток:

— Я бы не стал утверждать столь категорично. Скажем так, я не против. Однако поскольку ты уже начал процесс, я не вижу причины откладывать его завершение.

Тут мне в голову пришло кое-что ещё:

— Значит, ты так сюда и попал? Ты когда-то был как я?

Тим пожал плечами:

— Наверное, хотя, если честно, мои воспоминания о прошлом времени в лучшем случае расплывчатые.

Пока я жевал губами, мне в голову пришла ещё мысль:

— Предположим, что это случится.

— Ещё как случится, — сразу же сказал он.

Я в нетерпении махнул на него руками:

— Предположим, я в это поверил, на минутку. Что если я воссоздам этот мир? Я смогу исправить все моменты, где ты облажался?

Он пристально посмотрел на меня, пронзая меня взглядом и вызвав внезапный укол печали в моём сердце:

— Что ты на самом деле хочешь спросить, так это то, можешь ли ты вернуть своих друзей, жены, отца, и всех, кого потерял.

Я ответил в свою защиту:

— Ну, в числе всего остального, но — да.

— Нет, не можешь, — честно ответил он.

— Почему нет?

— Когда ты ложишься спать, выбираешь ли ты свои сны? Можешь ли ты ими управлять? — отозвался он. Когда я промолчал, он продолжил: — Я тоже не могу.

Разволновавшись, он встал, и подошёл ко мне — его тело смазалось, его лицо изменилось, и передо мной стояла Пенни, глядя на меня сверху вниз:

— Думаешь, я смогла бы добровольно покинуть тебя, или наших детей? — Секунду спустя её место занял Дориан: — Думаешь, я стал бы добровольно страдать, если бы мог этого избежать? Или что я оставил бы Роуз другому мужчине? — Дальше появилось лицо, которое я видел лишь на картине — Элейна ди'Камерон, моя давно почившая мать. В её глазах стояли слёзы: — Разве я бросила бы добровольно моего единственного ребёнка?

Они появлялись и исчезали, один за другим, оставляя свои вопросы висеть в воздухе подобно обвинениям.

— Прекрати, пожалуйста. Довольно, — взмолился я. Боль в моей груди была невыносимой.

Его тело снова изменилось, и передо мной стоял Маркус. Вернувшись к своему креслу, он сел, и поднял чашку. Он понюхал её, затем с отвращением скривил губы. После чего махнул рукой, заставив чашку исчезнуть. Миг спустя её сменил бокал вина.

— Так-то лучше. — Он сделал большой глоток из бокала. — Если уж заниматься этим, то хотя бы под хорошую выпивку.

Сморгнув слёзы, я не мог не спросить:

— Это правда ты?

Ироничное выражение лица моего лучшего друга было именно таким, каким я его помнил:

— Ага, к сожалению — да, за что спасибо твоему упрямству. Судя по всему, ты только меня и готов слушать, что является нелестной характеристикой твоей рассудительности, могу добавить.

— Но это не можешь быть ты. Это — какой-то сон, или иллюзия, — сказал я ему, но напоминание было для меня самого.

— В том-то и суть, дуболом, — сказал Марк. — Ты хоть и гений, но сейчас тупишь не по-детски.

Я знал, что это всё ещё был незнакомец, но его слова, его голос, его манеры — это всё был Марк.

— И в чём смысл напяливания на себя ложных личин? — возразил я.