Кшиштоф Пискорский: Тенеграф

Стражники окружали меня со всех сторон. Выбора не оставалось. Я направился вверх, на башню.

На площадке между этажами я заметил оконце с толстыми стеклами в свинцовой оплетке. За ними серая острая крыша дворца, тянувшаяся в свете луны, будто свежевспаханное поле. Я выбил окно несколькими ударами, протиснулся наружу и побежал по крыше.

Серива казалась отсюда крохотной. Домики словно шкатулки, люди – словно муравьи. Пиратские корабли, отходившие от берега, нагрузившись скарбом со складов портового квартала, казались детскими игрушками на морщинах волн.

Я несся по серой крыше и уже видел, что в конце ее нет ни стока, ни трубы, по которым я мог бы спуститься вниз. Лишь высокая, мрачная, отвесная стена: каменный клык, нависающий над западной частью Серивы, в нескольких местах отчеркнутый узкими оконцами.

Я бежал к краю, зная, что это тупик. Над ухом свистнули первые пули, а гром выстрелов разнесся далеко над городом.

Когда я приближался к краю, то улыбнулся при мысли, что странным зигзагом судьбы история моя завершится точно так же, как завершилась история Арахона: на краю высокой крыши, с той лишь разницей, что мне придется прыгать добровольно.

И я прыгнул. С разбегу, далеко, раскинув руки, как ныряльщик, что в солнечный день бросается с горячих скал Мон-Альбо в воды залива.

Подо мной распахнулась пропасть, расчерченная линиями вымощенных дорожек. Еще захлопал за спиною плащ, еще успела закружиться моя голова. Серива блеснула пожарами, словно бриллиант в свечных огнях. Миг я пикировал, как ночная птаха, и виден я был со всех концов города.

Потом мир начал очень быстро приближаться.

Он смотрел на полет Ирахона с участившимся пульсом. Как и все свидетели – и те, на крыше, и те, что в саду ниже, и те, что на улицах Серивы, – он затаил дыхание. Однако когда увидал, что в полете, буквально над самой землей, фехтовальщик отворяет укорот на дорожке королевского сада, в тени, отбрасываемой собственным его плащом, а потом ныряет туда всем телом, натянутым, будто струна, почувствовал он огромное облегчение.

Он отступил под темные аркады, окружавшие сады. Радовался, что это конец и что никогда больше не придется ему помогать своей тени.

Он сунул за пояс заряженный пистолет. Не слишком-то любил это оружие. Еще меньше любил стрелять в людей из темноты, внезапно, особенно когда были это люди чести, ветераны солнечной стражи.

Увы, в его состоянии рапира была бессмысленна. Каждое неосторожное движение руки гнало по телу волну боли, собиравшуюся узлами в суставах. Когда-то он был лучшим фехтовальщиком Серивы, а теперь даже ребенок сумел бы выбить оружие у него из рук.

Кости его болели, заново привыкая друг к другу, протягивая взаимно ладони над скрепами переломов. Двигался он криво, хромая на правую ногу. Увидь его нынче кто-нибудь из придворных – сгорбленного, хромого, в дырявом плаще, с заросшим неряшливой щетиной лицом, – решил бы, что это всего лишь бездомный ветеран пробрался в нижние сады, чтобы поспать ночью на траве. Однако в царившей суете на него никто не обратил внимания.

Несмотря на боль мужчина крался, как умелый убийца. Проскользнул рядом с беседкой, прошел у живой изгороди, пока не добрался до стены, отвесно нависавшей над тихим переулком.

Когда он подтянулся, в свете луны стало видно, что он не отбрасывает ни малейшей тени.

Он перелез на другую сторону и соскользнул по откосу, тормозя высокими солдатскими сапогами. Стукнувшись о землю, поморщился от боли. И все равно сразу выпрямился и двинулся дальше, чтобы как можно скорее покинуть Холм. Похлопал себя по карману, в котором, обернутый в тряпицу, лежал тенеграф – единственное оставшееся доказательство того, что убитый в эту ночь правитель Серивы не был тем человеком, каким его считали. Что он вообще не был человеком.

Он мысленно поблагодарил маленькую девочку, которая отдала ему стекло. Он не собирался никому показывать тенеграф, но, глядя на него ежедневно, до последнего дня своей жизни, мог повторять, что поступил он, как должно.

Победа, вырванная из пасти поражения. Второй шанс – новая жизнь, начавшаяся на помосте для мертвецов, где раздевавшая его умелыми руками старуха почувствовала слабый пульс и заметила, что грудь его слегка поднимается. Шанс, купленный болью, горьким вкусом заморских лекарств, за последние монеты добываемых его женщиной у лучших медиков Серивы. Многоуровневый заговор, чтобы ни враги, ни жаждущая мести Легион, ни даже вторая его половина, оторвавшаяся в предсмертной агонии, не узнали, что он выжил. Алхимический декокт, создающий видимость смерти, из-за которого он и вправду чуть не умер, закрытый в гробу во время ложных похорон. Потом осторожно проведенное расследование, чтобы разобраться, кто стоит за всем этим, чтобы отомстить за мертвых друзей и помочь друзьям живым.