Р. Бэккер - Тьма прежних времен

Что же произошло?

Они просто оставили его в каком-то переулке, понял Эрьелк. «Грязь и дерьмо!» — прорычал он, заставляя себя подняться на непослушные ноги. Он прислонился к почерневшей стене, чтобы собраться с мыслями и прийти в себя, и почувствовал облегчение, обнаружив, что его вещам, так же как и его телу, не нанесено никакого ущерба. Даже его меч, Кровопийца, так и висел у бедра. Навершие выглядело слегка опаленным, но лезвие было по-прежнему острым.

Пошатываясь, он подошел к выходу из переулка и окинул взглядом запруженную толпой оживленную улицу. Жара, особенно в сочетании с городским шумом, была почти невыносима. Храмовый комплекс Киро-Гиерран возвышался над потоками снующих туда-сюда прохожих. Дюжины храмовых проституток, полностью обнаженных под своими черными хламидами, томились на монументальной лестнице, с притворной застенчивостью сплетничая друг с другом. Эрьелк оказался на противоположном берегу реки Сают, в квартале Мим-Пареш, обитатели которого могли позволить себе поклоняться Гиерре, и где — что главное — валяющиеся без чувств воины могли без особой опаски ожидать, когда наконец очнутся. Окажись он в недрах Червя, воришки к этому времени уже растащили бы по кусочкам даже его собственную плоть.

Мышцы гудели от изнеможения. Болели суставы. Запястья и лодыжки саднили — кожа на них была содрана из-за его попыток освободиться. Мысли неслись вскачь. Шпили! Шинутра — сам их сраный великий магистр — допрашивал его. Ужаснейшая из школ похитила его, а затем просто выбросила, как рыбьи потроха. Он знал, что Ститти сейчас посоветовал бы ему немедленно бежать как можно дальше, чтобы расстояния и целые страны легли между ним и этими общающимися с демонами ублюдками. Забудь о всех наваждениях, связанных с оскорбленной честью и гордостью, сказал бы он ему. Грязь и дерьмо, парень! Выпивка и шлюхи — куда более дешевое лекарство, чем месть. Намного!

Но он оставался холька, и его доводили до исступления те оскорбления и надругательства, что ему пришлось вынести — висеть прикованным нагишом!

Никогда еще не приходилось ему испытывать подобного… унижения…

Бом… бом…

Никогда!

И было что-то еще… боль… или ужас. Что-то в нем согнулось и надломилось, он ощущал внутри себя какое-то головокружение, как будто некий туман лег на его чувства. Они чем-то запятнали его, замарали своим нечестивым ремеслом — он чувствовал это!

Он впустую слонялся, пока наконец не осознал, что именно ищет. На улице, напротив Храма Желания, теснилось множество торговых рядов, и ему пришлось потратить некоторое время, прежде чем он обнаружил среди них лавку медянщика. Отмахнувшись от пресмыкающегося перед ним владельца, он схватил самое большое и наилучшим образом отполированное блюдо. Изделие было безыскусным, и отражение плыло в нем, искаженное множеством вмятин, но образ его, тем не менее, оставался чистым, незапятнанным тошнотворной извращенностью Метки, что всегда выдает проклятого богохульника.

Он стоял, ошарашенный, среди всей этой кучи блестящих вещиц… Почему? Он же убил одного из них, опозорив внушающих трепет Багряных Шпилей в их же собственном городе… почему же они просто взяли и отпустили его?

Эрьелк оставил торговца, причитающего среди своих медяшек. Его мысли скрутились тугим узлом. Как и всегда, его встречала волна испуганных взглядов, за спиной раздавались шепотки, а трясущиеся руки творили охранные знаки, но этой дурацкой суеты он даже не замечал.

Всякий сброд всегда изумлялся подобным ему.

Он держал свой путь к Развалам — древнему рынку прувинехских специй, который, как шутили обитатели Червя, был едва ли не старше древнего Шира. Кругом виднелось множество жавшихся друг к другу солдатских палаток, образовывавших широко раскинувшиеся военные лагеря, достаточно обширные, чтобы можно было ясно видеть все ярусы Каритусаля. Там — над сложенными из белого мрамора поместьями и благоуханными садами Уединенности, буйством оттенков лилового, черного и золотого сверкали в свете закатного солнца знаменитые мозаики Палапаррайса: воздвигнутого самим Саротессером величественного дворца, который его развращенные потомки оскверняли своим дыханием вот уже четыреста лет.

Он взглянул на свой боевой пояс и заметил, что послание королевы Сумилоам все еще болтается там — ее благоволение, начертанное на белой ленте, какие женщины из айнонской кастовой знати повязывают обычно у своего левого бедра, когда хотят передать сообщение мужьям или любовникам. Он взял в руки эту вещицу — ту, что требовал у него первый колдун, Нагамезер — и осознал вдруг, что до сих пор не имеет ни малейшего понятия о том, что там написано.