Р. Бэккер - Тьма прежних времен

— Меня зовут Юсуларес, — произнес он глубоким, мелодичным голосом.

Лицо его было гладко выбрито, но говорил он на чистом айнонском и, как догадывался Эрьелк, был родом откуда-то с сехарибских равнин. Посланник Святейшего Шрайи к Благословенной Королеве.

Пылавшие треножники, наполненные китовым жиром, стояли между небольшими диванчиками, давая достаточно света, чтобы варвар мог получше разглядеть внимательно оценивающего его человека. Его губы были настолько тонкими, что, казалось, их нет совсем, но он обладал какой-то утонченной красотой, напоминавшей странное изящество, свойственное шранчьим лицам.

— Ты жрец? — спросил Эрьелк.

Едва заметный кивок.

— Коллегианин?

Прекрасные черты потемнели, собеседник нахмурился, но было видно, что все это напускное. Глаза Юсулареса сияли в ожидании — даже в предвкушении.

— Этот мерзкий Шинутра, — осведомился он, — что-нибудь говорил обо мне?

Хотя Эрьелк и догадывался, что весь город уже наслышан о его похищении, он, тем не менее, ощутил легкий укол удивления. Тем лучше, решил он.

— Нет.

— А о благословенной королеве? Упоминал ли этот богохульник о нашей несравненной госпоже?

Эрьелк нахмурил лоб.

— Тот, первый, — он упоминал.

— Ты имеешь в виду Нагамезера. Колдуна, которого ты прикончил в «Третьем Солнце».

Проскользнувшие в голосе человека нотки удовлетворения подсказали Эрьелку, что тот не просто считает, что варвар поступил правильно, но искренне восхищается его поступком. Его собеседник был членом коллегии лютимов — длани Тысячи Храмов, что занималась преследованием, обвинением и осуждением колдунов. Юсуларес почти наверняка обладал даром Немногих — способностью видеть Метку, но, как и Эрьелк, он отказался от обладания проклятой силой, что была ему доступна. Правда, в отличие от Эрьелка, он предпочел служение Богу Богов тому, чтобы взять свою судьбу в собственные руки. Он отправился в Святую Сумну, где долгие годы обучался и размышлял над Трактатом и «Хрониками Бивня», чтобы однажды стать одним из тех, кто защищает Три Моря от величайшего и ужаснейшего богохульства из всех существующих — колдовства.

— Шинутра утверждал, что Нагамезер остался в живых, — возразил Эрьелк.

— Это, само собой, ложь, но Шинутра нипочем не признался бы, что Нагамезер сдох. В городе должны считать, что он жив, иначе Шпили не отпустили бы того, кто прибил одного из них.

Варвар пожал плечами.

— Он во что бы то ни стало хотел, чтобы я позволил ему прочесть вот это, — Эрьелк взмахнул измочаленной белой лентой.

Взгляд коллегианина метнулся к благоволению королевы и обратно к лицу холька.

— А позже, когда они допрашивали тебя в Кизе?

— Они пищали, как крысы, которыми и являются, но ни разу даже не упоминали о ней.

— Довелось ли тебе стать свидетелем каких-либо богохульств?

Неистовейший из сынов Вайглика усмехнулся в ответ:

— Ты тут коллегианин. Вот ты и скажи мне.

С тех пор как Туррор Эрьелк оказался в Каритусале, ему довелось побывать на многих диванах, принадлежавших кастовой знати. Путь, что лежал к дивану королевы Сумилоам, отличался от прочих лишь царившей вокруг роскошью и размахом. После разговора с Юсуларесом Эрьелка отвели в бани, где небольшое войско рабов счистило и смыло с его волос и кожи все следы городских улиц. Бледный писец переписал и куда-то уволок все его вещи. Затем его потащили в семейную часовню, где заставили принести клятву благоразумия перед каким-то несуразным идолом. И еще больше двух страж прошло, прежде чем два необъятных евнуха Сансоры наконец повели его, одетого лишь в белую церемониальную ширадскую юбку, на встречу с благословенной королевой. Невероятная пышность дворцового убранства сперва заставила варвара-холька обомлеть. Глаза жаждут блеска так же, как уста жаждут влаги, и для того, кто, подобно ему, родился на задворках цивилизации, эта нескончаемая череда изукрашенных блюд и инкрустированных драгоценными камнями кубков превосходила все, что ему доводилось видеть. Но он был не настолько глуп, чтобы благоговеть перед всей этой показухой. Ститти всегда говорил ему, чтобы он не забывал о страданиях, стоящих за подобной кричащей роскошью: запоротые насмерть рабы, искалеченные ремесленники, разграбленные храмы. «Из-за чего же еще твои родичи идут на смерть, добывая шранков мне на продажу? Смерть и убийства, парень. Смерть и убийства — вот фундамент любого великолепия».

Палапаррайс был склепом в той же мере, в какой и дворцом, напомнил он себе. Множество людей перемололи в муку, чтобы создать его. Только сад Наслаждений выбивался из местной монументальности и царивших вокруг намеков на смерть и мучения. Слишком много земли. Слишком много жизни. Цветущие лотосы заполняли чернеющие водоемы, во влажном полумраке свисали изысканные орхидеи. Золоченые статуи взирали с галерей, где клубился благоуханный дым, напоенный ароматом сандала и мирры. Тропинка вела куда-то вниз, петляя подлеском, выращенным так, чтобы придать ему определенную форму. Сопровождаемый жирными чернокожими евнухами, варвар размышлял — неужто крысы и впрямь могут вырастать столь огромными? Впереди, среди зарослей бамбука и акации, виднелся декоративный грот — округлая ложбина, уставленная пышными диванами вдоль стен и дополненная низким — не выше его голеней — покрытым лаком столиком, стоящим в самом центре. Высокие фонари пылали позади бумажных ширм, украшенных затейливым узором из сплетающихся драконов. Проходящий сквозь них свет создавал на беломраморном полу грота свирепые, яростные видения, полыхавшие багровыми и алыми отблесками. В воздухе витали ароматы амбры и запах сырого торфа.