Р. Бэккер - Тьма прежних времен

Если бы только…

Варвар почувствовал исходящий от реки смрад. Каритусаль, подобно любому забитому скотиной хлеву, должен был куда-то девать свое дерьмо, и река Сают, во всей своей вялой необъятности, не могла не стать вонючей сточной канавой. «Зачем бы еще Багряным магам строить себе такие высоченные башни?» — частенько острили на улицах. Колеса телеги месили хлюпающую грязь. С шестами, будто торчащими из плеч носильщиков, паланкин напоминал огромного, влажного, покрытого хитином жука, куда-то спешащего во мраке. Лишенные окон ветхие амбары и склады воздвигались теперь вдоль его пути.

Влажность все росла. И паланкин, и телега остановились. Одоспешеные носильщики согнули колени и, отпустив шесты, сделали шаг в сторону. Тем не менее, паланкин остался висеть в воздухе. Рабы были просто украшением, понял Эрьелк, — и, вероятно, средством, призванным защитить своего господина от оскорблений, которым могла бы его подвергнуть распаленная религиозным экстазом толпа. Экианнус XIV с тех самых пор, как несколько лет назад стал шрайей Тысячи Храмов, яростно призывал свою паству к уничтожению школ.

Волны плескались о сваи невидимого во мраке причала. Варвар скорее почувствовал, чем увидел, как одетые в кольчуги носильщики приблизились к телеге.

Позолоченные носилки опустились, зависнув менее чем в локте от земли. Сидевший внутри откинул расшитую створку и, распрямившись, как журавлиная шея — рычаг старинного колодца, шагнул наружу. Он направился прямо к Эрьелку, двигаясь вполне бодро, несмотря на весьма почтенный возраст. Сияние Гвоздя Небес заставляло поблескивать его лысую голову, обостряло и огрубляло черты лица.

Толстые губы, рассеченные белеющим оскалом зубов. Отблески фонарного света, играющие на дне глаз.

— Скир-хираммал топта эз…

И за оставшееся ему биение сердца Туррор Эрьелк успел понять, что Ститти ошибался. В действительности, кое-кто еще разделяет его одновременную тягу к знаниям и к опасности.

Колдуны.

Ветер стегал его тело.

Его Отец Плоти, тот, что исторг его из материнских чресел, умер, когда ему было лишь четыре года. Мойяр звали его. Эрьелк о нем ничего не помнил, а его дядья неустанно твердили, что он поразительно похож на отца.

Реки текли внизу, змеясь и переплетаясь, как черные веревки. Его Отец Духа был хозяином кимрама — всего лишь работорговцем, что вел дела у Шестого Потока, верховий реки Вернма, области вблизи извечных границ племени холька. Ститти звали его, Хирамари Ститрамозес. У местных он пользовался уважением, но среди своих был лишь изгоем, которому навеки заказан вход в родной Каритусаль, где он ранее был аж Королевским Книжником, повелителем тысяч, не говоря уже о том, до каких высот его могла бы еще вознести история. Бароны, даже палатины склонялись перед ним в поисках благоволения, и так продолжалось до тех самых пор, пока по рукам не пошли некие сочинения, написанные его весьма характерным стилем, которые тяжко задели тонкую душевную организацию айнонского государя.

Покрытые чешуей башни проступали из-под покрова густых туманов.

Мойяр когда-то сумел стать лучшим поставщиком живого товара для Ститти. Шранчьи Ямы назывались так неспроста, ибо были не чем иным, как бездонными утробами, еженедельно поглощавшими этих бесноватых созданий сотнями, а в дни Священных празднеств — в еще большем числе. Все это вынуждало работорговцев всячески угождать своим поставщикам, особенно в тех случаях, когда дело касалось поставок шранков. Вот почему Мойяр и Ститти стали лучшими друзьями. И по этой же причине юный Эрьелк из-за какого-то позорного соглашения, которого ему так никто и не смог объяснить, стал после смерти отца подопечным Ститти.

Колдовские башни рогами вспарывали небо. Возвышаясь над туманной дымкой, они отбрасывали во тьму алые отблески, отражая полированной чешуей сияние Гвоздя Небес.

Вот так мальчик-холька, выросший на самом краю цивилизации, узнал все, что только можно, о великом, больном и развращенном городе Каритусаль и его наиболее знаменитых и грозных обитателях.

О тех, что раздувались от важности в своих чешуйчатых, необъятных громадах, маячивших на горизонте, притягивая и царапая его взгляд.

О Шпилях!

Эрьелк и Ститти тренировались сегодня до кровоточащих рубцов, затем скрестили свои затупленные мечи, соблюдая джнан, и, расслабив гудящие конечности, уселись у очага, созерцая и размышляя.

Манера речи Ститти была несколько небрежной, в ней слышался легкий, но обманчивый налет презрения, как если бы он рассуждал об истинной драгоценности, принадлежащей ненавидимому им человеку.