Р. Бэккер - Тьма прежних времен

— А… а если он когда-нибудь ве-вернется?

Лающий смех возвестил, что старуха снова рядом.

— Эй, холька! — крикнула она, склонившись расплывчатым пятном над его лицом. — Когда вернешься, чтобы как следует тут всем отомстить, попроси позвать Исил’альму…

— Что ты делаешь? — взвизгнула девчонка.

Старуха вновь засмеялась — хрипло и печально, как может смеяться лишь умудренный прожитыми годами и обретенным опытом матриарх. Эрьелк знавал ей подобных. Ей знаком был секрет, ускользающий от многих, кто доживает до седых волос: понимание, что озорство и проказы помогают сохранить в старости крепость духа и жизненную силу. Но, так как любое озорство связано с опасностью, она не могла не добавить в свои речи и толику злости.

— Эх, глупышка ты, глупышка, — ее голос по-прежнему звучал над его лицом.

Она была бы похожа на его добрую, старую бабушку.

Не будь сраной крысьей ведьмой.

— Тебя что, мул в младенчестве пнул? Или твой отец лупил тебя палкой по голове?

Обиженное фырканье.

— Нет, нет, дитя мое, — сказала старуха, судя по голосу, немного отступив в сторону, чтобы осмотреть его. — Тебе не нужно бояться это прекрасное чудище.

Дыхание, разящее отчаянной жаждой и злобной тоской, словно луком и сыром.

— То, на что наложили руки Багряные маги, назад не возвращается никогда.

Грязь и дерьмо!

Может быть, он и не выжил вовсе.

Группа людей, одетых в кольчуги, немедленно явилась по зову старухи. Они грубо потащили Эрьелка куда-то, осыпая изобретательными ругательствами неподъемность его туши. Он услышал заискивающие женские голоса — что-то вроде спора об условиях, способах и безусловной необходимости перемещения куда-то его беспомощного, неподвижного тела. Пыхтя и бормоча проклятия, стражники в конце концов зашвырнули его в телегу золотаря. Ощущая голым телом, он, пожалуй, смог бы составить точную карту целых континентов и архипелагов присохшего к ней дерьма. Он чувствовал себя в целом неплохо, но не мог при этом даже пошевелиться.

Когда телегу начало подбрасывать и шатать над грудами мусора, его тоже трясло и подкидывало, будто труп. Веки Эрьелка слегка приподнялись, и он мог видеть в свете ущербной луны, заливавшем их путь под покровом ночи, парад обветшалых кирпичных фасадов на фоне усеянной звездами черноты, зиявшей между каньонов, образованных почти смыкающимися крышами. Особенно неприятная оплеуха, полученная от тележных досок, перевернула его набок, и он обнаружил, что смотрит вдоль собственных щек на крытый алой тканью паланкин, следующий за ними.

Ложе паланкина крепилось к покрытым черным лаком шестам, достаточно длинным для двадцати, или даже большего числа, носильщиков, но сейчас их было только двенадцать — рабов, что ни в коей мере не походили на таковых, поскольку были вооружены и носили доспехи. Вся процессия провоняла колдовством, острым запахом гнили, который холька ощущал даже сквозь эту шаркающую ногами темноту. Сидящий в носилках, скрытый за шелковыми занавесками, тлел пятном своего греха с тошнотворной ясностью, без тени сомнений указывающей на ужасающую истину.

Багряные Шпили и впрямь наложили на Эрьелка свои руки.

Так обстоят дела.

Неистовейшему из сынов Вайглика уже приходилось смотреть в глаза своему року. Были времена, когда опасность даже была предметом его любопытства — будь то поход в кишащий шранками лес, морское пиратство или наемничество. Нельзя родиться с такими дарами, как у него, и не прийти в конце концов к кровавым свершениям. Даже сейчас, парализованный Ритуалом, в плену у самой жестокой и могучей школы Трех Морей, он не столько мучился беспокойством, сколько задавался вопросами. Только неведение всю жизнь страшило его хоть в какой-то мере — факт, который Ститти, его наставник и приемный отец, всегда находил чрезвычайно забавным. «Знать — значит бояться», — поговаривал этот старый чурка, не делая секрета из собственной трусости. И наоборот — если о чем-то не знаешь, можно не обращать на это внимания и, ни шиша не предпринимая, обладать неиссякаемым мужеством. Нельзя бояться того, о чем ничего не знаешь. Вот почему предстоящая драка многим пьянит голову. Вот почему те, кто научен горьким опытом, становятся малодушными, воспитанными и послушными…

Поэтому на свете почти нет таких, как он — жаждущих знаний и опасности, осведомленности и риска. Его душа была перевернута с ног на голову, как говорил старый торговец шранками, а это, в сочетании с тем, что он оставался холька, делало его такой же редкой диковиной, как нимиль. «Если бы только у тебя доставало воли и дисциплины, — все Три Моря однажды трепетали бы перед тобой!»