Екатерина Мурашова - Кто последний? – Мы за вами!

– Гвел, я поняла! – неожиданно Вельда вскочила, оперлась ладонями о стол и почти нависла над акушеркой. – Он всех этих своих пришельцев или еще кого придумал, чтоб было интереснее, а теперь изо всех сил хочет их почувствовать. Чтобы замкнуть кольцо, расширить свой мир. Это вроде того, чтобы в тесную юбку клин вставить. Была мала, стала – впору. Так?

– Ну, девочка, это ты что-то мудреное говоришь. Тебе виднее, чего у него там конкретно-то в башке крутится. Ты лучше вот что для себя реши: нужно ли тебе, чтоб он тебя вот так-то при себе держал, как объект непонятый и заодно резервуар для всех его бредней. По нутру ли тебе? И Кларку маленькому не во вред ли?

– Не знаю. Анри Кларка любит, играет с ним… иногда. А меня… я так и не знаю, зачем я Анри. Мы живем вместе, спим, едим, я что-то делаю для него по его работе, и он говорит, что это для него очень важно, но я не знаю… Мне все время кажется, что это не все, что должно быть еще что-то, и у меня просто не хватает ума понять, догадаться…

– А с Кларком – было? – спросила Гвел и ждала ответа, внимательно наблюдая за Вельдой.

– Не знаю, ничего не знаю, – Вельда снова села и закрыла руками лицо.

– Вот этим ты от всех и отличаешься! – наставительно сказала Гвел. – Все у нас все знают, а ты – ничего.

Мелодичная трель звонка вклинилась в их разговор. Гвел нажала кнопку переговорного устройства.

– Гвел! Добрый день! – негромкий, но словно наэлектризованный голос Анри заполнил комнату, выгнал из нее умиротворенно спокойную атмосферу детской. – Вельда не у тебя?

– У меня, у меня, – проворчала Гвел. – А что тебе неймется-то?

– Пожалуйста, Вельда, приходи в лабораторию, – напрямую обратился Анри. Вельда и Гвел переглянулись. Обе знали, что Анри нарушал неписанные правила этикета только в самых крайних случаях. – Немедленно. Сейчас. Я прошу тебя.

– Я, наверное, пойду… – неуверенно сказала Вельда, обращаясь к Гвел.

– Беги, беги, как же! – усмехнулась акушерка, отключив вызов. – Небось. Жирного зеленого человечка отловил, тебя ждет – показать.

– Ну, мало ли что, – Вельда неопределенно покрутила кистью.

– Мало ли, – согласилась Гвел. – Беги. Пора уже. Души, они яйцами размножаются…

– Яйцами? Души? – удивленно переспросила Вельда. На лице ее обозначилась неуверенная готовность к улыбке.

– Ну да. Чтобы родиться, надо не только созреть, но и проклюнуться. Вылупиться. А это не сразу.

Не говоря ни слова, Вельда поднялась и…

(написан от руки аккуратным округлым подчерком, каким испокон веку пишут девочки-отличницы)

Душно. Душно. Душно. Как будто где-то внутри что-то созрело и вот-вот взорвется, вылезет наружу. Нет, вылезет – это неправильно. Явится… Опять не так, надо без сокращений, еще полнее, в архаическом, исконном варианте – ЯВИТ СЕБЯ. Явит себя. Кому? Не мне, не только мне – миру. Странное ощущение, в чем-то – повод для гордыни, в чем-то – унижение. Ты – сосуд, взрастивший нечто, тебя превосходящее, и по опорожнении будешь отброшена в сторону… Этого никогда не понять мужчине или нерожавшей женщине. Но я не жду ребенка. Что же со мной?

Веселое ослепление юности минуло, исчезло, растворилось как мед и масло в горячем молоке (это отвратительное пойло употребляют на станции как лечебное средство от простуды), ушло вместе с гибелью Кларка. Странное желание – нанизывать глаголы, как бусы… подбирая более точный? Нет, удовольствие доставляет сам процесс, сама возможность выбирать. Раньше я не подозревала, что глаголов так много, мне хватало совсем небольшого их количества для обозначения тех действий, которые совершала я и окружавшие меня люди. Что изменилось?

Увлекшись глаголами, я не замечаю существительных, пускаю их жизнь на самотек.»Ослепление»? Почему это слово? Все та же гордыня, которая для сохранения самоуважения требует рассматривать все минувшее как заблуждение, недостойное более… Кого недостойное? Еще не так давно я сама говорила об этом Анри: что плохого можно найти в молодости, веселье, красоте, здоровье? Что плохого в желании человека (человечества) растянуть обладание этими радостями на всю человеческую жизнь? Обладание или иллюзия обладания – вот в чем вопрос. И на него нет ответа, кроме самой жизни, которую каждый проживает так… Как? Слишком много вопросов и все альтернативы ответов банальны. И мучительно хочется прорваться за эту банальность, за картонность вымышленных персонажей, которыми каждый из нас населяет не только книги и визорные программы, но и саму жизнь, являясь одновременно и плохим сценаристом, и плохим режиссером, и посредственным оператором, и единственным гениальным артистом (внутренняя претензия каждого – но не все осознают ее) в этом затянувшемся и уже надоевшем большинству спектакле.