Екатерина Мурашова - Кто последний? – Мы за вами!

– Что – я сам?

– Ну, ты сам все это делаешь. А потом не помнишь. Болезнь такая или еще что-нибудь.

– А, вот ты о чем, – грустно усмехнулся Анри. – Об этом я думал давно, сразу после того, как ты меня с грязью перемешала и отправилась рожать. Ты же мне тогда почти то же самое говорила – помнишь? – Вельда смущенно опустила глаза и ничего не сказала. – Я потом ездил в диагностический центр. Как у нас диагностика поставлена – сама знаешь. На том стоим. Так вот меня там только что на молекулы не разобрали, но абсолютно ничего постороннего не обнаружили. Всего один Анри, никакого раздвоения… Как бы я хотел, чтобы все оказалось так просто! Я болен, пусть безнадежно, смертельно, или сошел с ума, или где-то принимаю черное за белое… Как бы я хотел, чтобы все было именно так!

Умом Вельда понимала Анри, но все ее чувства протестовали. Как было бы хорошо, если бы я был смертельно болен… Какая чушь!

– Знаешь, Анри, допей-ка кофе и пойдем спать, – рассудительно сказала она. – Все равно сегодня уже больше ничего не придумаем.

Ночью Вельде приснился сон. Ей снилось, что со всех сторон к станции собираются медведи. Они шли на задних лапах, а передние как-то необыкновенно по-дурацки болтались перед их мохнатой грудью. И, хотя медведи были еще довольно далеко, Вельда почему-то отчетливо видела их злобные красноватые глазки. Вельда всматривалась в их приближение из окна лаборатории и думала о том, что если вместе с ними идут детеныши, то дело еще можно поправить… Но детенышей не было – из сумрачного леса на аккуратные дорожки станции выходили все новые и новые матерые самцы, с толстыми крепкими задами и узкими мордами.

Все пропало! – поняла Вельда и все же побежала закрывать на засов все двери и окна, хотя и знала, что не успеет, не сможет. Мимоходом взглянула в окно и оторопела: из леса, раскачиваясь, выбежали стулья. Медведи уселись на них, окружив здание лаборатории и принялись ждать. Многие из них закинули одну мохнатую ногу на другую. Некоторые сосали переднюю лапу. И от этого невозможного, невероятного зрелища сидящих на стульях медведей у Вельды, наконец, началась истерика…

– Вельда, родная, милая, что с тобой?! – Анри прижимал ее к себе, отстранял, тряс за плечи, но она не просыпалась, продолжая рыдать во сне, в котором один из медведей вдруг превратился в Анри, поднялся со стула и неторопливой походкой направился к входной двери. – Он же знает код замка! Все погибло! – мелькнула шальная мысль, и в тот же миг она оказалась в руках (лапах?) Анри (медведя?), который с тревогой заглядывал ей в глаза, гладил и целовал обнаженные плечи.

– А-а-а!!! Уйди!!! – завопила Вельда.

Тут же заплакал в соседней комнате проснувшийся Кларк. Его плач окончательно разбудил Вельду. Не глядя на Анри, она соскочила с кровати и, шлепая по полу босыми ногами, побежала к ребенку.

Жизнь продолжалась и после этого вечера и этой ночи. Она длилась, как осенние дожди и зимние снегопады, как летние вечера и весенние песни ручьев. Длилась, даря успокоение и радость, ссоры и неприятности, и в конце концов практически перестала отличаться от той жизни, которую Вельда покинула после гибели Кларка-старшего. Если и было какое-то отличие, то оно заключалось в Кларке-младшем. Само его присутствие удивляло и даже иногда пугало Вельду. Порой она смотрела на сына с немым туповатым изумлением, словно силилась и не могла понять, что же он такое, откуда взялся и как надо поступить в сложившейся ситуации. Она легко справлялась со всеми сложностями ухода за ребенком ( да, честно говоря, их было и не слишком много, потому что Кларк был спокойным ребенком и не доставлял особых хлопот), но постичь до конца тот простой факт, что вот, у нее есть сын, и это не просто существо, за которым надо ухаживать и заботиться о нем, но еще и отдельная, совершенно уникальная именно для нее сущность (она – мать!), и все это требует какого-то особого отношения и осмысления – в этом она каждый раз путалась и в результате злилась сама на себя. Иногда ей казалось, что она больше любила Кларка до его рождения. Гвел посматривала на ее отношение к Кларку с откровенной тревогой, что-то выразительно бормотала себе под нос, а однажды не выдержала и после очередного осмотра, когда Кларк уже отправился в игровую, спросила напрямик:

– Слушай, девочка, а ты вообще-то его любишь? – и тут же добавила, жалобно искривив тугие лиловые губы. – Прости на недобром слове, конечно, но как-то из головы у меня не идет, как ты его рожать-то не хотела, да и теперь вот гляжу и…