Дмитрий Напольских - Общее дело

— Чего не пошел-то? — снова спросил гном, отвлекаясь от размышлений. — Им сейчас наверняка не до тебя.

— Плакать. Громко, — вновь сказал гоблин. — Голова. Больно. Очень, — он схватился за нее, показывая, как ему больно. Вышло не очень убедительно. — Амулет. Боль мало. Но много. Очень.

Гоблин потряс ожерельем из ушей. Видимо, это и был тот самый "амулет", что смягчал страшную боль в его зеленой голове. Но та все еще оставалась слишком сильной, чтобы он рискнул сунуться в пещеры, пока не стихнет плач. С каждым разговором гном понимал гоблина все лучше и лучше.

— И что теперь будешь делать? — прямо спросил Ырха Дараг.

— Ждать, — разумно ответил тот. — Плакать — конец. Ырх — идти. Плохой ухо. Длинный ухо — хороший амулет. Боль — нет. Идти. Сразу. Но нет.

Шмыгнув носом, гоблин опустил голову и неприязненно посмотрел на амулет, не оправдавший его надежд. Человеческие уши оказались не лучшим материалом для его изготовления. А обладателя длинных ушей по эту сторону хребта Дараг знал только одного. Но он вряд ли решит поделиться ими с гоблином. Хотя есть, конечно, и армия Гильвейры… До нее далековато, и эльфы королевы едва ли захотят помочь гоблину, рвущемуся домой.

Внезапно осознав, о чем он сейчас думает, Дараг смачно выругался под нос. Еще он эльфийские уши гоблинам не таскал! Хотя… если вдруг ему подвернется десятка два, Дараг с радостью отдаст их Ырху. Ему самому они как-то без надобности, а Альвейн пусть остается без очередной отвратительной трапезы. С него уж точно не убудет!

— И сколько ты собрался тут ждать? — поинтересовался Дараг, отвлекаясь от размышлений о всевозможных ушах.

— Не знать, — просто ответил гоблин и снова потеребил бесполезное ожерелье.

— Хм, — гном задумался.

Он уже хотел предложить Ырху отправиться с ними, но вовремя спохватился. Вряд ли Альвейн со Спигром обрадуются гоблину, а может и попробуют довершить дело, прерванное вмешательством Испытующих.

— Нашел здесь что-нибудь интересное, кроме ушей? — Дараг вдруг вспомнил, зачем он сюда пришел. — Ты ж наверняка все тут перерыл.

— Зачем? — совершенно искренне удивился гоблин. — Ухо — надо. Другое — нет. Мать моя гномомать!

— А это ты к чему? — от вставленной не к месту присказки гнома передернуло.

— Там! — уточнил Ырх, вскакивая на ноги и выставляя кинжал.

Обернувшись, Дараг, вслед за гоблином, вполголоса помянул Праматерь всех гномов.

Из пещеры длинной вереницей выходили старые знакомые. В балахонах — теперь он знал, что это подарки Вайса — гномоэльфы больше походили на своих подгорных родичей. Невысокий рост, кряжистое телосложение, пусть и не такое массивное, как у собратьев Дарага. Лиц, столь потрясших гнома при первой встрече, видно не было.

На схватившихся за оружие врагов — а кем же Дараг с Ырхом могли для них быть после битвы в подземном зале? — они не обратили никакого внимания. Те застыли на месте, не рискуя нападать первыми. При таком соотношении сил это было бы чистой воды самоубийством.

Тщательно пряча лица под капюшонами — чтобы в глаза не попал яркий солнечный свет — низкие фигурки в балахонах разбрелись по месту побоища. Их интересовали тела. Дараг сразу понял это, заметив, как внимательно гномоэльфы изучают валяющиеся на поляне трупы. Но как? Ведь глаза же закрыты плотной тканью!

Похоже, что их это обстоятельство совершенно не смущало. Они не переговаривались, не делали друг другу знаков, но тем не менее у гнома создавалось ощущение, что они — очень основательно и дисциплинированно — делают одно общее дело.

Стоило кому-то из гномоэльфов обнаружить подходящее тело — а интересовали их лишь трупы с сохранившимися головами — как к нему подходило еще два-три сородича. Они вместе изучали человеческие останки — так же молча, как делали все остальное — и переходили к следующему.

Дараг видел, как гномоэльфы дергались, когда на лица, пусть и закрытые капюшоном, попадали солнечные лучи. Им здесь не нравилось — слишком светло и просторно. Гном понимал их. Он сам, долгое время проведя в подземных шахтах и мастерских, не сразу привык к особенностям верхнего мира. Часами гномы, которым предстояло выбираться на поверхность, стояли у выходов из пещер, привыкая к свету. Сначала к слабому предрассветному и вечернему, а потом и к яркому дневному. Получалось не у всех. Многие так и остались навсегда в родных пещерах. Они не смогли приспособиться к столь отличному от их родных подземелий миру.