Торн Стюарт: Обитель спящих

Войдя в зал приемов, император попросил всех удалиться, оставив его наедине с отцом. Царедворцы вышли, остался лишь Конан. Едва за пышной свитой закрылись резные двери, старик вскочил с места и принялся расхаживать по залу. Полы его одежд воинственно взметывались, когда он резко останавливался, чтобы повернуться к сыну.

Высокий голос патриарха дрожал от гнева, и голова императора клонилась все ниже.

— Как ты мог! — выкрикивал старик. — Как ты только мог допустить такое! Разве не в твоем распоряжении вся магия мира и благословение богов? Единственный дракон! Как ты допустил, чтобы погибли все остальные? Или не слушались они тебя с первого слова? Как ты мог быть так беспечен?

— Я старался, отец. Наши острова не ушли под воду, но волна поднялась в сто сайку, и почти все драконы воздуха погибли в один день. Их расшвыряло в море, они не смогли выплыть. Многих из тех, кто был под землей, завалило и зажало сдвигами каменных пластов. В самом центре Хо-сай разверзся огненный вулкан, и все Красные ринулись в него с радостными воплями. Вулкан потух и, видно, закупорился плотной пробкой остывшей лавы и пепла, потому что ни один огненный дракон не вернулся с тех пор.

— А остальные?

— Остальные тоже вскоре начали уходить от нас. Они гибли один за другим… Думаю, что от тоски по сородичам. Старая Матерь легла на берегу и отказывалась от всего, пока не умерла. Осталась одна Лунная Дева, и теперь я понимаю, что она ждала Аридоси, как-то узнав, что он жив. Больше не выжил никто.

Похоже, искреннее раскаяние, написанное на лице сына, смягчило гнев ушедшего императора. Помолчав, он спросил, уже мягче:

— Много ли людей погибло тогда?

Младший правитель горестно покачал головой.

— Почти все, кто оказался на побережье. Целые поселения были унесены в океан со всеми, кто был в домах и на пашнях. Я вернул к жизни тех, кто скончался всего лишь от ран, но многие были унесены в море или раздавлены камнями и упавшими деревьями. И нас все еще меньше, чем до Катастрофы, потому что дети растут медленно. Я объявил, что каждую вновь созданную семью, будь это даже простые бродяги-поденщики, я наделю большим участком земли, и таким образом мне удалось быстро возместить большую часть потерь. Но все же…

Какое-то время патриарх расхаживал молча. Кисти его пояса волочились за ним, извиваясь по узорному полу, как змеи. Потом взгляд его упал на Конана, стоявшего у раздвижной ширмы. Брови старца вновь сошлись на переносице.

— Теперь ответь мне, почему не сумел ты достойно принять этого вот человека? Можешь не говорить. Проступок твой тяжел тем более, что ты должен был принять его не просто как странника, а как почетного гостя, сообразно заслугам, ведь он привел сюда Аридо! Теперь во искупление вины ты своей рукой выберешь ему достойный дар. Я сказал, а ты слышал. Ступай.

Младший, не посмев ни взглядом, ни вздохом выразить неудовольствие или несогласие, молча поднялся со своего места, поклонился отцу и вышел из зала приемов. Старик обернулся к Конану. Глаза его смеялись.

— Не слишком ли ты суров к нему, мудрейший? — изображая на лице озабоченность, спросил киммериец. — Он принял меня… гм… не так уж плохо. И был очень расстроен исчезновением Лунной Девы. Всякий бы на его месте был небрежен с пришельцем.

— Я понимаю твои мысли лучше, чем слова, — отозвался старик, улыбаясь. — И согласен с тобой: выговор при чужаке горше вдвое. Но ты скоро оставишь нас и, если только не вмешаются вновь благие боги, никогда больше здесь не появишься. А потому гордость моего сына будет страдать ровно столько, сколько он заслужил. Я слышу шаги — он возвращается.

Несколько мгновений спустя шум шагов стал слышен и Конану. Двустворчатые двери распахнулись, и в зал вошла пышная процессия.

Впереди, бледный от волнения, шел юноша из дворцовой гвардии. На вытянутых руках он нес дар императора — что-то длинное и узкое в драгоценном лаковом футляре с богатой инкрустацией, — но взгляд его, красноречивый, как взгляд влюбленного, был устремлен на патриарха. Сколько лет было этому мальчику, если он знал в лицо ушедшего два или три тысячелетия назад правителя? Следом за ним шел, спрятав ладони в рукавах многослойных одежд, сам император, далее следовали сановники и придворные сообразно рангам. Старик легонько подтолкнул киммерийца — ступай, мол, навстречу.

По знаку императора с футляра сняли крышку, и Конан увидел свою награду. На алом шелке, рдеющая в огненных бликах на полированной зеркальной стали, лежала хатана. Рукоять ее была обвита черным с золотом шнуром, ножны выточены из черного дерева. Она покоилась в лаковой шкатулке, как драгоценность, как Рана Риорда, возлежащий в своей колыбели. Глаза киммерийца загорелись.