Все! При царевом гневе на пиру едой не давился — здесь чуть обратно не выплюнул. Почему о таких важных вещах я всегда последним узнаю?
— И что, — говорю с трудом, отдышавшись. — Здесь нынче царь?
Кивает старуха:
— К ярмарке местной все это приплели…
— Нельзя мне показываться на глаза Гордею! Либо пришибет, либо женит! — говорю я тихонько Люту, когда старушка нам в соседней комнатенке на полу постелила.
— Страх… — отозвался Лют. — Но не будет же он тебя высматривать — не до того ему сейчас… И знаешь, можно ведь сделать, чтоб царь тебя не узнал…
Ума нам обоим, конечно, не занимать, быстро придумали, чем от меня глаза царевы отвести и как на играх спокойно показаться. Люта-то все равно без волка, булавы и бровей грозно сведенных никто не узнает, а мою ухмылку гнусную любой царский человек, верно, запомнить успел. То, что гнусную — это не я, это Храп добавил. Конягу я с собой не взял, у бабки оставил, предварительно трубу Зореславе вычистив. Много было сажи — щедро с конем поделился, был рыж, стал гнед! Красивый такой, в пятнышко! И болтать строго настрого заказал. Лют своего Серого еще на подходе к деревне в лес отпустил, чтоб никто не пугался, что волк у избы ночью спит или что лошадь мясо харчит.
Сперва я Люта в бои кулачные отправил — денег немножко достать. Потом нашли балаганщиков заезжих — купили у них бороду потешную, накладную. Знатную такую, надо сказать, пушистую, густую. Только рыжую — Храпу бы больше подошла, но и на мне ничего так смотрелась. Чесалась только, зараза, страшно, зато от груди до глаз ничего не видать. Я еще и шапку напялил — вообще одни глаза на лице остались. Лют смеялся долго, потом успокоился, на площадь позвал.
— На дочерей бы царских глянуть — дело… — говорит.
— Елены тебе не хватило, окаянный? — смеюсь я. — Было бы на что смотреть… Я когда при царе ходил, часто их видел… Настасья — близняшка Еленина, а характером поспокойней будет. Самая веселая — Марфуша, ее все любят, Марья — тихая точно мышь, скрытная такая, а старшенькая Дарья получше царя знает, что и как в государстве делать надо…
Но на площадь перед теремом царским пошли. Вообще-то терем не царский, а князька местного, Фомы, но на время приезда государя переделали в царский. Даже слово какое-то подобрали — резиденция, на заморский лад. Там шум, гам, веселье! Карусель вертится, лоточники снуют, скоморохи народ веселят, цыгане откуда-то появились — медведя привели, танцевать заставили. Девушки красуются, стайками собираются, глазками постреливают, вечером за воротами люд костры разведет, будут пляски, песни, поцелуи… Надо будет бороду эту дурацкую снять, там-то никто не узнает.
— И чего все к дочерям этим царским так рвутся? — говорю я тихо. — Глянь-ка, Лют, в сторону — чем не царевна?
Усмехается Лют.
— Терема стоаршинного что-то не видать, — продолжаю, — что другое царь придумал, чтоб самого удалого найти?
— Наверно, охотников тьма…
— А и может… Хотя после Тверда, я бы не пошел…
Приметил я тем временем по стрельбе из лука состязания, а рядом тоже парни тешатся, силой да ловкостью похваляются — дерутся, палками вместо мечей машут, на шест высоченный, скользкий забираются. Приметил — Люта за собой потянул. Пока он там палкой орудовал всем на зависть, я пострелял, на шест заполз, детство вспомнив. Вернулся с кольцом колбасы и связкой баранок — решил, что бабке отдам, она меня после дымохода прочищенного уже внучком считает. Лют показался — с валенками, недовольный очень.
— И зачем мне они? — крушится. — Еще бы тулупом в середине лета одарили!
— К зиме побережешь, — улыбаюсь я, Люта на волке в валенках представляя. — Бабке отдай, ей больше пригодится…
— И то верно… Глянь!
У терема помост соорудили, шесть стульев богатых на нем стоит, один побольше — трону временная замена, остальные для жены, дочерей и малого царевича Ивана. Стража стоит там же, со всех сторон, много лиц знакомых.
— Что я-то? Это ты хотел смотреть на них, я уже по самые уши…
— Да посмотри! Счету обучен? Сколько дочек?
— Три, и Ивашка еще.
— Вот! А Зореслава сказала — еще одна дочка приехала!
— М-да… — только и ответил я, царскую семью оглядывая. Царь наш грозный Гордей брови свел, жена его Ефросинья рядышком, Ивашка-царевич десяти лет отроду близ матери, Марфуша глазами лукавыми блещет, Дарьюшка гордо сидит, плечи расправив, Марья косу теребит, очи долу опустила.
— Может, не приехала еще эта Ясногора? — предполагает Лют.
Читать дальше