Ника Созонова - Два голоса

Потом обнял меня сзади, опустил подбородок мне на макушку и заговорил о смерти.

Я что-то пробормотала, про ясный и чудный день, и вроде как ты не в тему, но мне положили палец на губы.

— Молчи и не отвечай, только слушай. Что бы ни произошло, ничего не говори. Так вот: ты никогда не хотела умереть? Самой сделать выбор, не ждать, пока тобой распорядятся высшие силы или провидение. Я много думал об этом, когда погибли мои родители. Только не хотелось уподобляться отцу, поэтому выбрал самый медленный из всех возможных способ. И самый комфортный. Но если вместе с тобой — это будет по-другому: намного чище и красивее.

Твой голос, ровный и негромкий, успокаивал. Я не знала, всерьез ты или играешь, но страшно мне не было.

— Даже термин есть такой: дабл. Двойной добровольный уход. А у японцев самоубийство двух влюбленных — национальное культурное достояние. Очень красивое, почти ритуал. Но вот что интересно: сколько будет длиться боль? Полсекунды при столкновении или дольше? Существует версия, что эфирное тело после гибели физического продолжает чувствовать боль еще несколько часов, а то и дней. Знать бы наверняка. Ты готова вытерпеть такие страдания? Может, лучше отойти в сторону и просто пережить мою смерть?

В твой голос стал вплетаться посторонний шум. Приближался состав. Правда, пока он был далеко.

— А что почувствуют твои родители, сестры? Меня терять некому, а у тебя множество ниточек, удерживающих здесь. Это будет подло по отношению к ним. Ты не боишься поступить подло?

Я не отвечала, поскольку ты просил слушать и молчать.

Состав приближался. Интересно, пассажирский или товарняк? Я пыталась определить по стуку колес, но не получалось. А ты все говорил и говорил…

Когда не только слухом, но вибрацией всего тела я ощутила, что поезд уже близко, ты убрал руки с моих плеч и крикнул:

— Прыгай в сторону!

Но сам не сдвинулся с места, поэтому я не пошевелилась.

Грохот стал сокрушительным, порыв ветра ударил в лицо…

Лязгало и грохотало долго, и до меня дошло, что состав идет по соседним рельсам. Ты знал это изначально — видел.

— С тобой даже играть неинтересно. — Ты развязал шарф, когда лязг стал слабеть и удаляться. — Слишком послушная.

— Ты же сказал, что со мной не случится ничего плохого. Я тебе верю.

— Настолько?

— Да.

— Понятно. Больше так не буду, обещаю. А то чувствую себя полной скотиной.

Солнце скрылось, заморосил дождь, но я была рада каждой капле, осевшей на щеках, и мокрым ногам, и хлюпающему носу. Мы медленно брели назад. Потом стояли между двумя путями, по которым в разные стороны неслись длинные товарняки. Мы были в центре тайфуна, казалось — шатнись вбок и сдует под колеса. Было здорово — дико и весело.

— Где бы ты хотел побывать? — спросила я, когда все умчалось и стихло.

— В черной дыре. Всегда было интересно, что это за штука. Возможно, проход в иной мир с другим числом измерений.

— Дыра — это да, это вещь. Но я про нашу планету.

— Тогда в Центральной Америке. — Ты набрал горсть камушков и прицельно бросал их на рельсы, вслушиваясь в металлический перезвон. — Там, где жили ацтеки и майя, где остались развалины храмов и пирамид, сквозь которые проросли джунгли.

— Помню — ты подсел на них в семнадцать лет. Даже татуировку сделал.

— Да, Кецалькоатль. Очень жестокие были народы.

— Неужели за это стоит любить?

— Жестокие, но мудрые. Знаешь, у них была ритуальная игра, что-то вроде баскетбола, где проигравшую команду целиком приносили в жертву. Или выигравшую? — точно не помню.

— И это тебе в них нравится? С таким восторгом об этом говоришь.

— Ты шокирована? Но Солнце перестало бы двигаться по небу, если бы они не питали его свежей кровью. Так они верили. И еще огромную роль в их мифологии играла Венера. У нее было две ипостаси. Утренняя — амазонка, безжалостная убийца. Все войны начинались при утренней Венере. И вечерняя — шлюха. Беспросвет, не правда ли?

— И все-таки сложно понять, чем они так привлекают.

— Своей бескомпромиссностью. Бесстрашным и честным взглядом на мироздание, где нет ничего, по сути, кроме убийств и купли-продажи. Тем, что они абсолютно не похожи на нас. Еще тем, что они создали изумительную культуру, а их взяли и истребили.

— Бремя белого человека.

— Скотство и сволочизм белого человека.

Ты тяжело дышал, а румянец стал лихорадочным.

— Ладно, сменим тему, — я погладила тебя по пылающей щеке. — Ты устал, и я тоже. Садимся на электричку и едем домой.