Мария Капшина - О верности крыс

Ол Кайле замолчала, задумчиво водя рукой над чайной чашкой.

— Мам… — осторожно и жалобно сказала Тидзо. — То есть, это правда может сработать?..

— Может, — рассеянно сказала Кошка. — Не ты первая, не ты последняя. Обычно, правда, так суетиться начинают, когда невеста уже беременна.

— Я… — вскинулась Тидзо.

— Ты, — сказала Кошка, — со своим Астаре поговори. Если не испугается…

— Войны?

— Титула, — усмехнулась Кошка. — Свадьбы и скандала. Перспективы ловить косые взгляды ближайшие двадцать лет, если не всю жизнь.

— Мы им покажем косые взгляды, — пообещала Тидзо.

— Ты сначала его спроси. Может, холостая жизнь или должность управителя поместья ему нравится больше. Если нет, я поговорю с Хриссэ.

Шонек

2305 год, 2 день 3 луны Ппн

Раад

Перевал в самом начале сумерек: пасмурно, сыро, мокрый блеск на камнях и тёмная скала слева. Справа склон поднимался более полого, вдоль дороги и в ложбинах поросший лесом, ржавым от осени. Дорога уходила вперёд и вправо от зрителя, изгибаясь и забирая вверх, и уже в тысяче шагов впереди деревья сменял редкий кустарник, а дальше и он сходил на нет, уступая место траве, сизой от тумана и инея.

Внизу, всего в нескольких шагах от того места, где дорога возникала из пустоты на холсте, стояла женщина в дорожной или охотничьей одежде, вооружённая и с небольшой сумкой за плечом. Похоже, только приостановилась ненадолго, чтобы бросить взгляд назад.

Шонек стоял и глядел, забыв про чашку в руке. Виртуоз хитрых чернил и чужих почерков, он никогда не ходил с Редой в походы и уже очень давно не видел её вне столичного официоза, но сходство было поразительное. Здесь она была более усталой и как будто старше, но сквозь это лицо, сквозь неприветливые морщинки у глаз проступало что-то почти забытое, из далёкого прошлого, ещё из Эрлони, когда она была проще и легкомысленней, и когда улыбалась, то улыбалась и глазами тоже…

Она не улыбалась на картине. Она чуть прищурилась, глядя на Шонека и сквозь него, и увиденное ей явно не нравилось. Судя по скептической усмешке, уж точно. Шонек неловко переступил с ноги на ногу под этим взглядом и тут же мысленно отругал себя за глупость: это же просто картина! И совершенно… немыслимая!

Он резко обернулся. Пока он разглядывал картину, Мийгут разглядывал его — и теперь был доволен, как хал в полнолуние. Шонек от этого разозлился сильней.

— Ты… ты что творишь? — шагнул к Мийгуту, сдерживаясь, чтобы не повышать голос. Мийгут не впечатлился. — Я даже спрашивать не буду, как ты это рисовал и есть ли у тебя разрешение, но это… это…

От избытка эмоций он описал рукой нервный круг в общем направлении картины, опять забыв про чашку. Чай плеснул через край, на пальцы Шона и стену рядом с картиной — Мийгут заорал нечленораздельное, подскочил вплотную, отобрал чашку и замер, яростно набычившись и вцепившись в неё обеими руками. Шонек несколько опешил, отступил на полшага от неожиданности. Но быстро оправился.

— Я не знаю, о чём ты думал, но это… У меня просто слов нет! — Шонек развёл руками. Мий смотрел исподлобья. — Есть же законы жанра, композиция, пропорции, хороший вкус, правила приличия, в конце концов! Изобразить императрицу в нижнем левом углу, как какую-нибудь… — Шонек прикусил язык и тряхнул головой. — А одежда? Как можно, это же… это просто некрасиво! Ты чем хочешь заниматься, искусством или жанровыми картинками? Хотя с такими экспериментами ты скоро вовсе ничем не сможешь заниматься за неимением пальцев! Без ол Кайле пятая канцелярия очень быстро решает такие вопросы! Да и при ол Кайле тебя вряд ли что спасло бы, попади это кому-то на глаза! Где атрибуты власти? Где свита? Где девять признаков благоденствия? Где хотя бы меч? Ничего, только это… эта… котомка, прости и помилуй нас Тиарсе! Ты что, не знаешь, как изображают правителей?!

Мийгут отошёл к столу и поставил чашку между жидкой зангской синевой и буроватым порошком в миске, который в смешении с маслом давал пурпур. Постоял там немного в задумчивости.

— Да. Боюсь, показывать её можно будет только проверенным людям, — сказал он наконец. Шонек замер с открытым ртом.

— Показывать?.. — переспросил он. — Уничтожь это, пока это никто не увидел! Оскорбление величества — это смертный приговор, и твоё счастье, если тебя будут казнить не слишком долго!

Мигут уставился на него в ужасе.

— Уничтожить?.. Уничтожить?!

Потом они ругались. Шонек ругал Мийгута дураком и самоубийцей, а тот в ответ кричал, что Шонек ничего не понимает в искусстве, а властям вообще не должно быть дела до того, как художник делает своё дело. Власти считали иначе, о чём Шонек как их представитель не преминул упомянуть, но толку это не принесло.