Тамара Воронина: Надежда мира

– Тарвик… – слабо произнес Риэль. Тарвик вскинул голову и холодно сказал:

– Я бы посоветовал тебе и Жене погулять, да ночь, кругом, так что сидите. При вас я с ним беседовать не буду, не бойтесь. Утром пойдете своим путем, а я… задержусь. И только попробуй попытаться его освободить – получишь так, что тюрьму вспомнишь, как мамины ласки. Женя, к тебе это тоже относится.

– А что Женя? – проворчала она, обнимая Риэля. – Слово надо держать.

– Нельзя…

– Можно, – жестко прервал Тарвик. – С ним – можно. Вот с тобой – было нельзя. Видишь? Напомнить, что это такое?

Короткая палочка невыразительного серого цвета. Жезл кары. Риэль напрягся.

– А ты, друг мой, с действием своего орудия-то знаком? – поинтересовался Тарвик, поднося жезл к носу пленника. – Не нравится? А чего ж? Другим, значит, можно и в глаз тыкать, и в пах, а как самому – так не нравится? Нет, ты с ним познакомишься очень близко и расскажешь все, что мне нужно. Расскажешь. Ничего нет у тебя, чтобы выдержать. Ни цели, ни любви… ни надежды. У мира надежда есть, у тебя – нет. Понял, о чем я? И о ком я?

– На ней охранное заклятие невиданной силы, – почти ровным голосом отозвался пленник, не сводя, однако, взгляда с жезла. – Она не может быть Джен Сандиния.

– Откуда нам знать, какой она должна быть? – спросил вдруг Риэль. – Разве кто-то знает, как выглядит надежда мира?

– У каждого своя надежда, – пожал плечами Тарвик. Женя, глядя в его темные глаза, поняла: пленник подробно ознакомится с действием жезла – и в глаз получит, и в пах, и, очень может быть, в зад. И ничего не шелохнулось. Женевская конвенция осталась на Земле. Пусть. Рука Риэля легла ей на плечи.

– Не нужно уподобляться им, Тарвик.

– Я тебя и не призываю. А я, прости уж, уподоблюсь. Когда он мне все расскажет, что может рассказать, я убью его быстро. Легко. Или шею сверну, или горло перехвачу. На выбор. А вы идите. Все равно собирались расставаться.

– Тарвик…

– Заткнись! Мне твое человеколюбие не свойственно. Ты восемь лет платишь за несуществующую вину, а сколько на нем чужой боли? И если бы хоть как первый или третий – дела ради, без эмоций, без удовольствия! Ему твоя боль в радость была! Ты от крика задыхался, а он, может, оргазм испытывал! Забыл, как он к твоему горлу жезл подносил? Ты мог бы жить без голоса, Королек? Ты сумел бы жить без пальцев, музыкант? Заткнись, и если не нравится, можешь уходить хоть сейчас!

Он вжился в роль разгневанного мстителя, отстраненно подумала Женя. Для Риэля. Потому что он спокоен и холоден, и заставит пленника испытать действие жезла не потому, что помнит свою боль и боль Риэля, а потому что ему нужна вся информация по этому делу. И потом он эту информацию передаст Кастину. Он рад этой удаче. И он будет завтра мучить пленника так же дела ради, без эмоций и без удовольствия. Но ему важно отношение Риэля, вот он и устроил спектакль. Чувства Риэль понять может, может понять желание мести, а вот холодный расчет – нет. Эх, Тарвик, неужели в тебе и правда так мало осталось человеческого, что ты не способен даже дать волю мести?

Они не спали. Тарвик примотал пленника к дереву, профессионально примотал – не отвяжешься. И рот заткнул, чтоб тот не скулил. Женя и Риэль забрались в палатку, а Тарвик остался снаружи, взяв одеяло и куртку Риэля. В палатке было тепло. Женя и Риэль обнялись и притихли. Они не разговаривали, и бог знает о чем думал Риэль, а вот Женя думала об ищейке, которая хотела научиться летать.

– Ох, а это что? – не удержалась Женя, завидев животное столь экзотическое, что всякая выдержка улетучилась и она снова начала вести себя туристски непосредственно. Риэль улыбнулся.

– Это то, что ты вчера ела на обед. Домашняя скотина, которую разводят на мясо. А пойдем прокатимся на хлотах!

Хлоты немножко напоминали мамонтов, особенно размерами и длинной шерстью, заботливо расчесанной. Бивни у них тоже имелись, хотя и не столь убийственные, однако Женя вчера уже слышала рассказ о том, как хлотов использовали в войне: к бивням прикрепляли пики или обоюдоострые лезвия и пускали галопом. Остановить галопирующего мастодонта высотой с двухэтажный дом мог не каждый маг. А в мирное время их использовали по-разному: туристов развлекали, грузы носить заставляли. Мирные и тупые зверюги. Наверху громоздилась настоящая беседка, а забираться в нее надо было со специального возвышения. Риэль отсыпал мелочи проводнику и втащил Женю за руку. Он был весел, едва ли не впервые за последние месяцы. Вряд ли его занимала судьба Тарвикова пленника, но вот за самого Тарвика он беспокоился. Они расстались поутру, обнялись на прощание и оставили его на том привале. Наверняка ведь Риэлю было тошно думать, что человек, с которым он делился едой и одеждой, станет пытать человека, как пытали его самого. А станет. И рука не дрогнет. И выпытает все, что ему будет нужно, и именно потому, что нет у него ни цели, ни любви, ни надежды. И непременно убьет, иначе не был бы так откровенен. И вовсе необязательно медленно. Эх, Тарвик… Женя непроизвольно коснулась медальона.