Тамара Воронина - Игры богов

Март проснулся от того, что локоть Ли врезался в его ребра, но ошалело вскакивать не стал. Привык, что спит Ли тихо, словно и не дышит, но если уж шевельнется – мама не горюй. А вот если бы Ли хотел его предупредить или просто резко поднять, то поступил бы иначе. Разбудил бы незаметно и без травм. Март потер бок, задев ненароком Ли, но тот продолжал дрыхнуть. И это перестало удивлять Марта давным-давно: каким-то образом Ли различал случайные прикосновения и, так сказать, целевые. Обидно. Такой был сон… такой… забылся уже, осталось только ощущение чего-то небывало прекрасного. То ли ванны, то ли свежего влажного ветра, то ли куска жареного мяса, скептически усмехнулся Март. Даже женщины уже не снились. Он перевернулся на спину, забросил руки за голову, зацепив кого-то из соседей: донеслось невнятное ворчание, но и сосед продолжал дрыхнуть. Больше-то все равно ничего не оставалось.

Кряхтение, храп, то раскатистый, то хлюпающий, то прерывистый, стоны, шорох от ворочающихся тел. О, вот это опять Уил с неприличным прозвищем… а как иначе звать человека, который по три раза в час оглушительно портит воздух? Впрочем, испортить здешний воздух уже нельзя. Поначалу казалось – задохнешься, а потом ничего. Или нюх атрофировался, или человек такая скотина, что привыкает к любым условиям содержания. Выживает там, где нельзя. Приспосабливается к тому, к чему приспособиться невозможно. Только вот философский вопрос: зачем, если жить так или иначе осталось недолго? И ведь что интересно, с этой мыслью тоже свыкается… Каждый день забирают несколько человек, и никто не возвращается, даже чтобы рассказать, что сталось с остальными. Надсмотрщики, случается, рассказывают, только им, естественно, верить не хочется, у них обязанность такая – запугивать, страсти всякие говорить да насмехаться над арестантами. Забавно. Март хорошо помнил, как закричал лорд Грим, когда его приготовились вздернуть, как смерда, на первом же суку: «Всех не перевешаете!». И как удивился всадник в черном шлеме: «Отчего же?»

Забирают не для того, чтобы отпустить, это понятно. А повесят ли, башку ли снесут – невелика разница. Впрочем, кто ж будет пачкать топор кровью всякого сброда, если благородных вешают? Может, каторга… Март бы предпочел каторгу, потому что жить все-таки хочется, а ужасы о рудниках и копях слушать не хочется. К тому же человеку свойственно надеяться, и надежда умирает последней, вот и не верится, что с рудников хартингов никто не убегал. А вдруг Март и Ли первыми будут?

Ага. Март и Ли. Их же непременно вместе вызовут, вместе приговорят… давно уже приговорили, и если бы к каторге, то давно уже и отправили бы, чтоб не зазря кормить. Нет, эта тюрьма для смертников. Обещали всех перевешать – значит, всех перевешают. Хартинги слово держат. И хорошо если незатейливо повесят, а вдруг все байки старого Вима правда? И перед казнью людей допрашивают, выясняя, кто как дрался, и уж конечно, никто не станет щадить бывших сослуживцев. А Ли и Март дрались хорошо. Так уж привыкли. Если и выведут, то не к петле, а… что там старый Вим рассказывал? Про зверей каких-то невиданных и закрытую арену. Выпускают человека, а то и нескольких, на эту арену, а потом зверя выпускают, кошку огромную, зубы – что мечи, когти – кинжалы… Трепач он, Вим. Где ж такие кошечки водятся? Самая крупная кошка, которую видел Март, была размером с хорошую собаку, называлась как-то смешно… а, вот – рысь, опасная зверюга, с голыми руками против такой тоже… мало шансов. А Вим описывал зверя такого, какой и в самом страшном сне не примерещится: ростом с человека, с горящими глазами, рыжего и полосатого, как домашняя киска, да вот зубы-когти… Хороший сказочник Вим. С фантазией. А что остается делать за решеткой, как не слушать басни? Эх, да хоть бы за решеткой, тогда б воздух проникал посвежее. Это – подземная тюрьма. Подвал. Не задохнешься, конечно, потому что решетка не на окне, а вместо двери, прутья в женскую руку толщиной… нет, о женщинах лучше не думать. Сайр вон думает, так и удержаться не может, всякую ночь пробивается к стенке, отворачивается к ней и давай ручками шуровать, думая, что никто его вздохов не слышит. Напинать бы как следует по причинному месту, чтоб других не соблазнял. Март и сам чуть удерживался… нет. Не будь Ли, и не удержался бы, но как представлял усмешечку, реплики – сразу всякое желание не то чтоб пропадало, но становилось заметно тусклее.

Никакого насилия в камере, правда, не было. По первости бывалые солдаты оседлали парнишку, хорошенького, ровно девушка, как тот ни брыкался, да вот рот ему не заткнули, заорал парнишка, ну так насильников, в очередь выстроившихся, прямо тут и кастрировали, на глазах у остальных. Специально факелов побольше притащили, чтоб всем было видно. Кастрировали, и тут и бросили, в итоге один только и выжил, остальные кто кровью истек, кто заразу подхватил и сгорел от гангрены. А парнишку увели, куда, зачем – только догадываться. Может на виселицу, а может, и для себя приспособили, хотя, по слухам, хартинги за мужеложство казнят жестоко.