Елизавета Абаринова-Кожухова - Царь мышей

- Ну, может, чего и гнетет, - пробурчал Длиннорукий, - да это дело домашнее, а у тебя, Государь-батюшка, и без того забот по горло.

- А ты все же расскажи, - царь глянул на градоначальника вдруг потеплевшими глазами. - Может, вместе чего надумаем. Сам знаешь: одна голова хорошо, а две - еще лучше. Особенно такие, как наши с тобой.

- Ну что ты, Государь, где уж моей глупой голове с твоею равняться, - возразил князь, который однако же был весьма тронут этой незатейливой лестью. - А горе у меня такое - Петрович сбежал.

- Ай-яй-яй, как нехорошо, - нахмурился Путята. - А может быть, он оттого сбежал, что ты с ним дурно обращался?

- Да что ты, царь-батюшка, это я-то дурно обращался? - в избытке чувств всплеснул князь короткими толстыми руками. - Лучше, чем к родному брату, относился! И на приличную должность пристроил, и в еде никогда не отказывал, и в одежде!..

- А отчего ж твой Петрович всегда в лохмотьях щеголял? - не без некоторого ехидства спросил Путята.

- Это он сам! - вспылил Длиннорукий. - Я ему свои лучшие старые наряды предлагал, а он ни в какую - мол, так я привык, и все тут. Ну еще бы - столько лет в лесах разбойничал... А ну как опять на большую дорогу сбежал? - вдруг смекнул Длиннорукий. - А что, с него станется. Верно говорят: сколько волка ни корми, а он в лес глядит!

- Верно говорят, ох верно, - сочувственно поддакнул Путята. - Но будем все же надеяться на лучшее. Ну, погуляет и вернется.

- Да куда он вернется, - все более распалялся Длиннорукий, - когда он меня обокрал!

- А вот это уж и вовсе нехорошо, - скорбно покачал головой царь. - Что сбежал, это еще пол беды, а ежели обокрал, то придется разыскать и в острог препроводить. И много ли у тебя добра пропало?

- Не знаю, не проверял, - буркнул градоначальник. - Но что-нибудь стянул, уж не без этого, я его знаю!

Царь пристально глянул на князя Длиннорукого:

- А у тебя, выходит, немалые богатства дома заначены, коли есть, что стянуть...

- Да что ты, царь-батюшка, нету ничего! - возопил князь. - Беден я, аки мышь церковная, тридцать лет верой-правдой служу, и ни полушки себе не взял!..

Трудно сказать, до чего еще договорились бы два государственных мужа, но тут в горницу заглянул чернобородый дьяк:

- Государь, в Заседательной палате все уж собрались, одного тебя дожидаются.

- Ну, пускай малость еще погодят, - откликнулся Путята. - Ступай покамест, а я следом. И ты, княже, ступай в палату, скажешь остальным, что я скоро приду.

И уже когда Длиннорукий был в дверях, Путята его окликнул :

- Постой, и как это я забыл - я ж сам призвал твоего Петровича на ответственное задание.

Лихая тройка несла карету по уже знакомой нашим путешественникам дороге, ведущей в Белую Пущу и далее в Новую Ютландию. Но на сей раз их путь лежал не столь далеко - к Загородному царскому терему, до которого езды было около часу. Лошадьми правил малоприметный мужичонка в стареньком потертом тулупе, и лишь очень немногие в Царь-Городе знали его как колдуна Чумичку.

Дубов и его спутники - Чаликова, Серапионыч и Васятка - больше помалкивали, глядя через узкие окошки на проплывающие мимо луга, сменяющиеся перелесками. Чем дальше, тем реже попадались возделанные поля, а лес становился все гуще и дремучее. В присутствии Соловья Петровича никому не хотелось говорить о целях поездки, а уж тем более - о личном. Сам же Петрович как бы и не чувствовал напряженности и разливался соловьем:

- Вот вы, я вижу, люди небогатые, по-своему даже трудящие, а служите богатеям, грабителям бедного люда. Ездите в ихних повозках, жрете ихнюю еду и берете от них деньги, заработанные кровию и потом наших бедных крестьян!

Его попутчики не особо внимательно прислушивались к этим разглагольствованиям, думая больше о своем, лишь Чаликова в конце концов не выдержала:

- Но ведь вы же, Петрович, сами служите Государю, а он вовсе не бедный человек, а такой же грабитель, как и все остальные.

Дубов укоризненно покачал головой - этого Чаликовой говорить не следовало, учитывая вздорный нрав Соловья: при любой попытке перечить себе он тут же, что называется, срывался с цепи, начинал визжать и размахивать ржавыми ножами, которые носил под лохмотьями как память о былых разбойничьих похождениях.

Однако на сей раз Надеждины возражения он воспринял спокойно:

- Верно говоришь, красавица. Цари да князья - они и есть первые мироеды и угнетатели. А вот Путята - он вовсе не таков. Он мне все объяснил!

Последние слова Петрович произнес с таким важным видом, будто хотел сказать: "Это наша тайна - моя и Путяты".