— Постойте, я что-то не понял, — тряхнул головой Дормидонт. — Вы что, собираетесь стать священником?
— Да, место приходского священника в Каменке оказалось вакан... то есть свободным, — выдал справку Рыжий, — и Александр Иваныч хотел бы его занять. И я прошу вас, Государь, способствовать этому назначению. Дело в том, что майор, находясь в Каменке, уничтожил обоз с тайным оружием князя Григория и теперь желает там поселиться, дабы, по его словам, крестом и мечом бороться с нечистой силой.
— Недурственно, — Дормидонт с симпатией оглядел Селезня. — Хоть рукоположение священников — это не моя епархия, но, в конце-то концов, царь я али не царь? Отныне будешь священником.
— Ну так приступим к благословению? — будто боясь, что отец передумает, напомнила Танюшка.
— Погоди, а как же иконка? — нахмурился царь. — Тут, в тереме, и всякой еды, и особливо пития довольно, а благодати — никакой...
— Государь, — выступил вперед боярин Андрей, — может быть, мой крест заменит икону? Намедни он меня спас от смерти лютой, а нынче помог поднять наше воинство на врага! — С этими словами боярин снял с себя крест и протянул его майору.
— А годится ли такая замена? — засомневался царь. — Давайте спросим у духовенства, — предложил Рыжий.
— Годится, не извольте беспокоиться! — великодушно прогудел майор, принимая крест от боярина Андрея.
— Ну так благославляю вас, понимаешь, на счастливую жизнь на благо самим себе, царю и Отечеству! — с пафосом произнес Дормидонт. — Будьте здоровы и живите долго, себе в радость и народу в утешение!
Жених и невеста, взявшись за руки, смущенно поцеловались, а новопоставленный священник, подняв кооперативный крест, проревел:
— Многая, многая, многая лета, аллилуйя!
И хоть майор не был уверен, что именно эти слова следует исполнять при помолвке, но та искренность, с какой он это делал, сторицей искупала все неточности и погрешности.
— Ну, такое дело не мешало бы и отпраздновать, — заявил Дормидонт. — Тащите из подвала вино и пенные меды!
— Государь! — предостерегающе поднял палец Серапионыч.
— А для меня — квас, — продолжал царь, — там должен быть жбан... И вообще, чего это мы тут в темноте сидим, пойдемте, понимаешь, вовнутрь, свечки зажжем и будем праздновать!
— Батюшка, здесь веселее! — возразила Танюшка.
— Да, на свежем воздухе пользительнее для здоровья, — поддержал ее Серапионыч.
— Ну так давайте дровишек принесем, костерок разведем, — предложил Дормидонт. — И будем, понимаешь, веселиться!
* * *
Князь Григорий был вне себя. Внешне это выражалось лишь в нервных движениях пальцев, быстро перебегавших по перстням с крупными каменьями. Да в тяжелом немигающем взгляде. Этот взгляд скользил по лицам солдат, бесславно вернувшихся в Белую Пущу.
— Вы бежали, как зайцы, — тихо сказал князь Григорий. Тон был таков, что спорить охотников не нашлось.
— Вы не солдаты — вы мразь. А Каширский мне говорил о вас как о смелых и отважных воинах.
— Я только... — попытался встрять маг.
— Вас, недоносков, — продолжал князь, даже не обратив внимания на Каширского, — вас били в Прибалтике, вас били в Молдавии, вас били в Абхазии. Теперь вас побили и здесь. А я-то поверил вашим клятвам. Да вы в состоянии только грабить мирных селян. Вы не солдаты — вы разбойники.
И вдруг из толпы Князева воинства, стоявшего понурив головы, раздался блеющий голос:
— Князь, не вели казнить!...
— Это еще кто? — брезгливо спросил Григорий.
Из толпы выпростался мужичок в драной рубахе и грязных портках. — Это я, я разбойник! Я потомственный лиходей и душегуб! — Откуда он здесь взялся? — процедил сквозь зубы князь. — С войском прибежал, — услужливо доложил Каширский.
— Так ведь все бежали, — развел ручонками грозный атаман. Правда, уже бывший.
— Херр Григорий, — зашептал князю в ухо стоявший за его спиной Херклафф, — отдайте его мне. Их бин его кушать.
— Ведьму с котом надо было кушать. — небрежно бросил князь и продолжил уже громче: — Настоящему злодею всегда найдется место при моем дворе. — Григорий выдержал паузу. — Будет выгребать навоз на конюшне. А такие солдаты, — он произнес это слово, как выплюнул, — мне даже и на это не нужны.
Дама В Черном придвинулась бочком к униженному и оскорбленному Соловью.
— А ты мне понравился, — шепнула она, — там, на дороге. Завтра вечером я приду к тебе на конюшню.
Чувственный оскал дамы был последней каплей. Нервы Петровича не выдержали, и он, великий злодей и душегуб, восстановитель справедливости, гроза богатеев, рухнул без чувств, как куль с дерьмом.
Читать дальше