Пол Андерсон - Собака и Волк

— А, ладно, — вздохнул он. — С этим местом у меня связано много воспоминаний. — А потом улыбнулся, хотя глаза оставались серьезными. — Кроме того, мне хотелось уйти подальше вместе с тобой.

Она подошла поближе и прижалась щекой к его груди. Какое-то мгновение они обнимали друг друга, а потом двинулись назад, рука в руке. Дорожка была узкой, и часто то один, то другой отступали к кустам, издававшим неестественно громкий хруст в окружавшей их тишине, но рук они не разнимали.

— Во всяком случае, — сказал Грациллоний, — у меня сейчас останется больше времени поиграть с детьми, пока мы их не уложим.

— Им повезло, — сказал она. — Ты в этом похож на моего отца, и это редкое качество.

— Гм… — пробормотал он.

Она крепче сжала его руку и вдруг пронзительно закричала:

— Возвращайся к нам!

Он опять остановился. Нежное лицо ее искажала гримаса. Наконец ей удалось справиться с собой. На ресницах повисли слезы.

— Ну конечно, я вернусь, — пообещал он.

— Откуда я знаю? — слова наскакивали друг на друга. — Ты ничего мне не говоришь, кроме того, что уезжаешь.

В дальнозорких глазах его все расплылось, когда он над ней склонился.

— Не осмелился. Я ни с кем не делился. Поговорим потом.

— Ты уезжаешь…

— Для того, чтобы покончить со злом. Это ненадолго.

— Если только ты не погибнешь.

Он пожал плечами.

— И это может быть хуже смерти, — простонала она. — Грэдлон, это зло из другого мира.

— Ты слишком многое замечаешь, — повторил он.

Она отвернулась, потом взглянула на него опять и, вздрогнув, тихо проговорила:

— Я думаю об этом.

Он потянул ее за руку:

— Пойдем.

Они стали спускаться.

Когда он решил, что она немного успокоилась, сказал:

— Знаешь, Верания, ты всегда была разумна не по летам. Можешь ли теперь молчать об этом?

Она кивнула.

Заледеневшие пальцы ее потихоньку оттаивали в его руке. Наконец, она улыбнулась.

Снег пошел гуще.

— Странно, — сказал он в раздумье. — Я вдруг вспомнил, что сегодня день рождения Митры.

В голосе ее послышалась тревога:

— Но ты ведь больше не поклоняешься этому богу!

— Ну конечно нет. И все-таки день этот для меня важен. Все началось ровно двадцать пять лет назад… я стоял на часах возле Адрианова вала. И вскоре, так или иначе, все закончится.

— Нет! — закричала она. — Только не для тебя!

Подняла к небу лицо. Снег упал на него и растаял, превратился в дождь.

— Святая Мария, Богородица, — простонала она, — мы прожили с тобой всего четыре года.

В этот момент он вдруг почувствовал, что воля его закалилась, подобно клинку в руках кузнеца. Он сделает то, что обещал.

Ночи в середине зимы наступали рано, и были они обычно темны, но эта ночь выдалась ясной. Звезды светили так ярко, что он различал их цвета. Некоторые были голубые, как сталь, другие — желтые, словно медь, а вон и красные, цвета ржавчины. Блестел Млечный путь, то был мост в мир мертвых. Сверкающий твердый наст хрустел под копытами, гудела промерзшая земля. Грациллоний спускался в широкую долину. Холода он не чувствовал и ехал, словно во сне.

Когда Фавоний вступил на Аквилонскую дорогу, на небо вышла огромная луна. Ночь сделалась еще светлее, но звезд поубавилось, и на дорогу легли кривые тени. Жеребец замедлил ход: рытвины и разбитые плиты делали эту часть пути опасной. Кроме стука копыт и дыхания лошади, ездок услышал и морской шум.

Со времени отлива прошло два часа, но воды в бухте было еще много. Мерцала мокрая прибрежная полоса. Мысы поднимались в небо и уходили в океан. Свет они отвергали.

Грациллоний спустился на ровную поверхность и повернул на запад. Амфитеатр сгорбился под рваным снежным одеялом. Сквозь дыры в его стенах видны были звезды. Со времени сражения разрушений стало больше. К тому времени, как он умрет, возможно, и следа от Иса не останется.

Это в том случае, если удастся дожить до глубокой староста. Но он может умереть в этот час. Нет, страха в нем не было. Его ждали люди в Конфлюэнте. Его ждали дома.

Амфитеатр остался позади. Снег лежал заплатами: его смывала морская пена. На скалах и голых кустах сверкал иней. Он слышал низкий многоголосый морской шум.

— Тпру, — сказал Грациллоний и натянул поводья. Спрыгнул с седла и привязал Фавония к кусту. Снял с себя плащ и положил на холку коня. Пусть хоть немного согреется. Да и ему он только будет стеснять движения. Остался в галльской тунике, бриджах и мягкой обуви (в ней он будет крепко стоять на ногах). На поясе его были римский меч и кельтский кинжал, хотя он и не думал, что они ему пригодятся.