Пол Андерсон - Собака и Волк

Непролитые слезы сжали ему горло.

— Ч-что ты сделал?

— Сказал ей не грешить больше. И все же то, что она сделала, было не из страха и не из ненависти, а из любви. Именно поэтому она и не могла полностью раскаяться. — Усмехнулся. — Я спросил ее, действительно ли она сожалеет о содеянном, и она созналась, что нет. Вот тогда я и окрестил ее.

Грациллоний схватил его руку и горячо пожал.

— Я, разумеется, позабочусь о ней, — сказал он, справившись с волнением. — Не может же она оставаться одна в этой жалкой хижине.

— Она не осмеливается приходить в город, тем более сейчас, когда она ждет ребенка от Эвириона, — хрипло сказал Корентин. — И Верания беспокоится, думая, что твоим детям и ей угрожает опасность даже в родных стенах. Она не позволяет им выходить на улицу, на дачу, где они раньше так любили бывать, и уж тем более на мост и в дом ее матери, что стоит возле реки. Люди, чьи дома стоят на берегу, живут в страхе. Варваров они меньше боятся… те, по крайней мере, живые люди и зимой там не появляются.

Епископ говорил, а Грациллоний вдруг почувствовал, что его подхватил знакомый ему поток. Он слышал его бешеный рев, захлебывался, тонул.

— Дахут! — позвал он, стараясь перекричать разбушевавшиеся волны.

— Дахут!

— Ты не можешь больше закрывать на это глаза, — слышал он безжалостный голос. — Мы либо уничтожим дьявольское отродье, либо погибнем.

Грациллоний вскочил.

— Мы не можем! — закричал он. — У нас нет выхода!

Он со всей силы стукнул кулаком по стене. Штукатурка отскочила. Крест затрясся.

— Выход есть, с Божьей помощью, — сказал Корентин. — Нимета рисковала своей душой, чтобы узнать это.

Грациллоний уронил голову на руки и закрыл глаза.

Голос епископа слегка смягчился:

— Сама она этого не поняла, и нам лучше никому об этом не говорить. Сначала я тоже этого не понял, да и сейчас мне не все ясно. Нам нужно распутать запутанный узел. Быть может, нас ждет катастрофа.

Последние слова отчего-то подействовали на Грациллония живительно. Он отвернулся от стены.

— Ты хороший человек, — пробормотал Корентин. — Мне нужен твой совет. А после я отпущу тебя домой.

Грациллоний заставил себя кивнуть.

— Я пока не все рассказал тебе о бедном сумасшедшем Ривале, — сказал священник. — Когда на него наткнулся пастух, он крепко держал что-то в руках. Когда я позднее пытался поговорить с ним, он лепетал что-то о Дахут, белой женщине. Говорил, что она доставила его на берег. Об этом я тебе уже рассказал. Сделала она это, и магический сон Ниметы поначалу подтвердил мое предположение — из утонченной жестокости. Она хотела показать, что утопила корабль и погубила команду именно она, а не стихия. Я видел предмет, зажатый в руке умалишенного, и спросил, кто ему его дал. Он залепетал: «Для Грэдлона, для Грэдлона». И я до сих пор ничего не понимаю. Вот этот предмет.

Он наклонился над постелью со скованностью, свойственной пожилому человеку, и вытащил небольшой предмет. Грациллоний взял его в руки и поднес ближе к лампе. Дерево распухло от длительного пребывания в воде, его подточили черви, и все же он узнал его. Мороз пробежал по коже.

— Похоже на предмет культа или магии, — слышал он голос епископа. — А больше всего — на игрушку.

— Это и есть игрушка, — издалека слышал он собственный голос. — Лошадка. Я сделал ее для нее, когда она была маленькой девочкой.

— Чего ради… она тебе ее послала? Что это? Насмешка? Вызов?

— Вряд ли, — Грациллоний по-прежнему слышал свой голос со стороны. — Дочка всегда радовалась моим подаркам. Гордилась, что ее папа может сам их делать. А эта игрушка была ее любимой. Думаю, Дахут зовет меня.

Когда пара приблизилась к вершине Монс Ферруция, пошел снег. Ветра не было, а снежинки летели маленькие, но тугие. Очень скоро земля исчезла под белым ковром, а голые кусты и деревья приоделись в белые одежды.

Грациллоний остановился:

— Пожалуй, лучше пойти назад.

— Жаль, — ответила Верания. — Тебе так хотелось посмотреть сверху на свою землю.

Она смотрела на него из-под припорошенного снегом капюшона. Плащ ее был черным. Зимой ее светлая кожа становилась еще белее. Сейчас в серо-белом пространстве выделялись лишь ее губы, карие глаза и каштановый локон, выбившийся из прически.

— Разве я это говорил? — спросил он.

— Да нет, но я догадалась.

— Ты замечаешь больше, чем кажется.

Она покачала головой:

— Я обращаю внимание только на тебя, любимый.