Александр Золотая Грива.

Лисица услышала громкий топот, обернулась — прямо к её норе снова направляется глупый человеческий детёныш. Надо его непременно наказать, чтобы неповадно было шататься по чужому лесу и она бросилась навстречу с громким злым тявканьем. Человеческий детёныш немедленно кинулся прочь в кусты и лисица с радостью поняла, что уж сейчас она непременно догонит и искусает дурака. Оставалось ещё чуть-чуть, как вдруг прямо из-под ног человека выскочил толстый серый заяц. Охотничий инстинкт лисицы мгновенно сработал, она бросилась на зайца — прыжок, ещё и вот глупый неуклюжий толстяк забился в зубах. Алекша краем глаза заметил, как лиса схватила зайца и быстро потащила в нору. Мальчик развернулся и с громким криком бросился на лисицу. Та от неожиданности подпрыгнула, но зайца не выпустила — это всё-таки глупый маленький человечек, чего бояться? Но когда глупый человечек больно огрел по спине тяжёлой палкой и замахнулся ещё, лисица бросилась наутёк. Побежала обратно через те же кусты. Здоровенный заяц сильно мешал — цеплялся за ветки, путался под передними лапами, а проклятый человеческий детёныш не отставал и со всех сил лупил палкой по лисьей спине. Наконец зверь не выдержал — лисица разжала зубы и стремглав бросилась прочь от злого детёныша человека. Алекша схватил задушенного лисицей зайца и, не чуя ног от радости, побежал к избушке Бабы-Яги. Первое, самоё маленькое задание у него получилось!

Стараясь не загреметь чём-нибудь, осторожно пробрался к печи. Бабка лежит на полати, отвернувшись, но Алекша почему-то уверен, что она всё видит и знает. Чувствуя, что невольно краснеет от пережитого позора, принялся неуклюже потрошить зайца. Кое-как содрал шкуру, выбросил внутренности и промыл очищенную тушку. Залили воды в чугунок, бросил туда зайца и поставил в огонь. Его ни чуть не удивило, что печка горит и не гаснет. Когда мясо сварилось, в бульон засыпал крупу и снова в печь. Он так старался приготовить вкусно, что не заметил, как потемнело в маленьком оконце. В избушке тоненько зазвенели комары, самый храбрый впился острым хоботком в шею с явным намерением напиться Алекшиной кровушки. Мальчик звучно хлопнул ладошкой и комариный герой откинул лапки. От хлопка бабка завозилась, вроде как только проснулась, и громко, с волчьим завыванием, зевнула.

— Ну что, отрок, получилась каша или как? — спросила Баба-Яга, насмешливо глядя на Алекшу.

— Получилась, бабушка, получилась, — торопливо заверил её « отрок», — мой руки и садись за стол.

— Чего мыть? — подозрительно спросила Баба-Яга.

— Руки … м-мыть, — заикаясь от страха, повторил Алекша, — мой учитель называл это хорошими манерами.

— Ага, хорошие манеры, значит, — повторила Баба-Яга, — ну-ну, а ещё что говорил тебе учитель?

— Что нельзя локти на стол класть, чавкать и рыгать, — тихо сказал Алекша.

— А что, правильно, — вдруг согласилась Баба-Яга. — Я вот, бывало, приду в гости, к подругам, сядем мы за стол поужинать, так поговорить невозможно, так всё чавкают и это, как оно … рыгают! Ну, никакого тебе уважения и внимания. Обидно!

Алекша накладывает полную миску разваристой гречневой каши. Рядом, на чистую дощечку — аккуратно нарезанное заячье мясо.

— Садитесь кушать, уважаемая бабушка, — вежливо пригласил он Бабу-Ягу.

Бабка прислонилась спиной к стене. Благодушно посмотрела на Алекшу:

— Ну, молодец, молодец, хорошую кашу сварил. Я такой давно не ела. Только чего ты по лесу бродишь, — спросила она, — по делу или заплутал?

Баба-Яга подобрела, глаза утратили багровость, светились розовым и даже страшные клыки куда-то спрятались. Алекша ободрился и рассказал ей свою нехитрую историю. Бабка молча выслушала, потом достала откуда-то лучину и начала задумчиво ковырять в зубах.

— Так ты, значит, учиться любишь. Это хорошо, — сказала она, — только ведь не любят грамотных и знающих.

— Почему? — удивлённо спросил Алекша.

— Не знаю, — ответила Баба – Яга, — не любят и боятся, почему, сама не пойму. Я ведь тоже не в лесу родилась, под пнём завелась. Тоже учиться нравилось, всё на лёту схватывала. Научилась разбираться в травах, колдовство узнала, да вообще много чего, а человеческую натуру так и не понимаю. За то, что много знаю, меня и …, ну, в общем, стала жить одна в лесу. Глупые селяне меня богиней смерти прозвали. Я и правда многое знаю о жизни и смерти, но ведь не богиня же. Эх, да что с дураков взять! Ладно, отрок, ложись покудова спать, а там видно будет. Утро вечера мудрёнее, — бабка махнула рукой и опять с завыванием зевнула.