Стивен Эриксон - Дань псам

— А что ты?

Раллик повернулся; миг спустя Торвальд ощутил чье-то присутствие и тоже повернулся.

Воркана закуталась в толстый серый плащ. — Верховный Алхимик, — сказала она Раллику, — намекал, что мы должны быть близко на случай… необходимости. Думаю, время пришло.

Раллик кивнул: — Крыши и канаты, Хозяйка?

Женщина улыбнулась: — Ты заставляешь меня мечтать о былом. Прошу, веди меня.

О да, Торвальд понял все тонкие слои, скрытые за этими словами, и порадовался. «Пусть кузен найдет счастье с самой опасной в мире женщиной. Но ведь и я нашел его с самой опасной женщиной — после Ворканы. Особенно опасной она станет, если я забуду купить хлеба».

Обогнув угол — позади аллея, впереди широкая улица — Скорч и Лефф замялись. Нет смысла становиться неосторожными, даже если атаки ассасинов не предвидится. Может, они размножаются быстро как опарыши — Скорч вовсе не уверен, что Лефф пошутил, говоря так. Вовсе не уверен.

Улица пуста. Ни беженцев, ни стражи, ни злодейских убийц в черном.

Что важнее всего: ни одного Пса.

— Проклятие, — прошипел Лефф, — где же зверье? Неужто ты воняешь страшнее и злее всех, Скорч? В этом проблема? Вот дерьмо! Я мечтал об ожерелье из клыков. А может, и о лапке на поясе.

— Лапке? Скорее о гигантской дубине, от которой тебя при ходьбе перекосит. Вот было бы смешно увидеть. Стоит убить пару Гончих, просто чтобы поглядеть. Лапка Гончей, ха-ха.

— Ты сам говорил, что хочешь череп!

— Я ж не хочу его носить. Думал сделать лодку, выскоблить, понял? Можно было бы по озеру плавать.

— Черепа не плавают. Разве что твой, он ведь из пробки.

Они вышли на улицу.

— Я назвал бы ее «Гони-в-море». Как тебе?

— Скорее «Тони-в-море».

— Ты сам не знаешь, о чем болтаешь, Лефф. Вот в чем твоя проблема. Всегда так было и так будет.

— Жаль, здесь нет еще двадцати ассасинов.

— Их тут было еще больше, но не про нас. Тор сказал, что мы были отвлекающим маневром.

— Мы их отвлекли, это точно.

В этот миг показалась Гончая Теней, шагах в двадцати. Бока ее тяжело вздымались, кожа свисала кровавыми полосами. Пасть была покрыта багряной пеной. Повернув голову, зверь заметил их.

Скорч и Лефф одновременно подняли самострелы вертикально и принялись вставлять болты с зазубренными наконечниками. Затем медленно опустили оружие и прицелились.

Раздувая ноздри, зверь попятился. Еще миг — и он пропал.

— Дерьмо!

— Я знал, что ты воняешь! Мы почти его достали!

— Это не я!

— С тобой гулять неинтересно, Скорч. Совсем неинтересно. Ты любой шанс срываешь.

— Не специально. Я же люблю веселиться не хуже тебя, сам знаешь!

— В следующий раз, — пробормотал Лефф, — сначала стреляем, потом спорим.

— Хорошая мысль. В следующий раз. В следующий раз все сделаем правильно.

Под луной, осадившей его мрачными воспоминаниями, Резак гнал уведенного у Коля коня. Одной рукой он сжимал неудобное копье, чувствуя всю его тяжесть. К такому оружию он не привык… и все же что-то не давало ему его выбросить.

Он слышал Гончих Тени, разбушевавшихся в городе словно стая демонов, и это также пробуждало воспоминания, сладко-горькие, ибо в них была она, темный, но невыразимо нежный силуэт. Он заново видел каждую из ее улыбок, таких редких, и улыбки падали на душу каплями кислоты.

Он так одинок — с того самого утра, когда проснулся в монастыре и обнаружил, что она ушла. Да, он состроил бравое лицо, встав перед богом и не желая замечать сочувствия в темных глазах Котиллиона. Он сказал себе, что это смело: позволить ей уйти, принять роковое решение. Смелость. Жертва.

Но теперь он в это не верит. Никакого жертвоприношения нет в том, чтобы стать одиноким. Нет смелости в бездействии. Он оказался на деле гораздо младше ее. Младше — то есть бесчувственнее, безответственнее. Когда мысль ранит и пугает, ты попросту отказываешься размышлять, вместо этого отдаваясь волнам диких эмоций, украшая щит истины одним «убеждением» за другим. Истины? Теперь он знает, что никакой истины не знал. Хвастовство, вызывающее позерство, самовлюбленность… каким ребяческим всё это кажется сегодня, каким жалким. «Я, кажется, обрел ныне чистейшую из истин. Но никто слушать не станет. Чем ты старше, тем толще стены. Не удивляюсь, что молодежь так цинична. Совсем не удивляюсь».

Ох, она еще стоит, темный силуэт в памяти, блеск глаз, улыбка, расцветающая на устах в тот же миг, когда она отворачивается. И он не может забыть.