Макс Далин - Берег Стикса

В этот раз Роман не почувствовал ни тоски, ни ужаса. Сладкая темная истома, нежная жуть, от которой закружилась голова, какой-то смертельный восторг накатили волной и были так сильны, что перехватило дыхание. В этот раз вампир подошел совсем близко и даже прикоснулся – руки были оглушительно холодны и нежны, как молочный лед, дыхание пахло ладаном и морозной свежестью, а темно-вишневые светящиеся глаза излучали голод, страсть и странную жестокую ласковость. Все это было так остро, что Роман едва не потерял контроль над собой, поддавшись обаянию любви и смерти сразу – но он всегда отличался холодной головой и сильной тренированной волей. Вампир уже коснулся губами шеи, это было как поцелуй, холодно, горячо, больно и сладко – и Роман вдруг сообразил, что рука девушки лежит чрезвычайно удобно, прямо напротив его губ, а широкий рукав съехал к локтю.

Роман тронул языком острый осколок зуба – и боком, изо всех сил впился зубами в руку вампира. Кровь, тягучая, холодная и жгучая разом, как жидкий азот, хлынула в рот. Более мерзкого ощущения Роман до сих пор не испытывал никогда – это была пронзительная боль внутри вперемежку с тошнотой, будто пищевод, желудок и кишки набили горящими углями. Теряя сознание от жуткой, выжигающей боли, Роман еще успел подумать: «Черт, кажется, я ошибся…»

Милка поправила плотную штору и заколола ее еще двумя булавками.

В последнее время дневной свет ее раздражал и бесил. Работать было очень тяжело; от голосов людей и света голова болела и кружилась, болели все кости, а где-то между горлом и желудком стоял жгучий комок. Иногда Милке хотелось сходить к врачу. Но для этого надо было в свободное время тащиться по улице до поликлиники, сидеть в полном людьми коридоре, терпеть свет и присутствие посторонних…

Милка никогда не любила общества. Теперь – она его ненавидела. Ей снились сладкие сны про то, как она, сильная и могущественная, приказывает своим рабам, каким-то бледным зеленоватым существам, терзать и рвать кого-нибудь из знакомых – чаще всего начальницу или сослуживиц – и упивается их воплями и запахом текущей крови. Ей казалось, что кровь должна быть чудесной на вкус – как сладкий ликер. Милка просыпалась – и встречала взгляд Принца со стоящей на столе картины. Принц был с ней согласен.

Принц всегда был с ней согласен. Поэтому она его любила, так любила, что от прикосновений к его лицу у нее сбивалось дыхание. Теперь, когда их странный роман был уже в самом разгаре, она научилась чувствовать гораздо сильнее, чем раньше. Прикосновения к портрету стоили больше, чем секс – а сексуальный опыт у Милки был изрядный. Но как вообще можно сравнивать эту грязную возню со случайными вонючими козлами, эту глупость с примесью боли – и горячий ток, исходящий от картины! Немыслимо!

Но как хотелось прижиматься и тереться об это… жгучее… живое… темное и яркое… Впитывать, вбирать в себя… облизывать… Однажды Милка попробовала полизать поверхность картины языком. Ощущения были похожи на то, как бывает, когда лизнешь контакт батарейки – только уж слишком сладко отдались во всем теле… а Принц по-прежнему был согласен.

Восхитительное ощущение.

Для того, чтобы проводить в обществе Принца больше времени, Милка прогуливала работу и почти перестала смотреть телевизор. Она запиралась в комнате с плотно зашторенными окнами, включала маленькую настольную лампу перед лицом Принца, садилась напротив него на стул, впивалась в его лицо глазами и начинала мечтать. Мечталось отлично. Яркие фантазии, трудноописуемые, сексуальные и кровавые, опьяняли Милку до бесчувствия, она начинала глубоко и часто дышать, облизывала губы и бессознательно скребла ногтями потрескавшуюся краску. В конце концов, восторг так утомлял ее, что она засыпала прямо на стуле, положив голову на стол и вцепившись в картину обеими руками.

Это стоило чего угодно – даже еды. Денег у Милки почти не было, и питалась она урывками, но голодной себя не чувствовала. Прикосновения к картине давали такой покой, душевный и телесный, что холодных вареных макарон или куска засохшей булки хватало для совершенно нормальной жизни.

Отец помешал ей только один раз. Последний.

Он был совершенно пьян, когда начал в очередной раз ломиться к ней в дверь. Обычно Милка, поглощенная мысленным диалогом с возлюбленным, не обращала внимания на шум – но в этот раз слабая задвижка на дверях не выдержала и сломалась.

Отец влетел в Милкину комнату, распространяя отвратительный запах перегара, мочи, затхлых тряпок, матерясь – и попытался схватить картину руками. Милка пришла в дикую ярость. Прежде, чем мысль оформилась, она схватила сломанный утюг, стоявший на полу рядом со столом, и изо всех сил ударила отца по голове.