Макс Далин - Берег Стикса

– Запомни, – прошипел вампир, обнажая клыки кошачьим оскалом, – если будешь навязывать Хозяевам свое общество, то очень скоро издохнешь окончательно. Навязчивых упырей Вечные не терпят.

Роман почувствовал, что тепло, которое перетекло в его тело через пальцы вампира, потихоньку сходит на нет, и появившаяся интуиция новой ипостаси заставила его шарахнуться назад. Вампир коротко, злобно рассмеялся и ушел.

Роман поежился, обхватил плечи руками и принялся обдумывать положение.

Мир нежити оказался неоднороден. То, что авторы статей о вампирах считали разновидностями одного и того же существа, оказалось существами разных видов. Роман снова посмотрел на свою руку. Она, пожалуй, выглядела чуть лучше, синева под ногтями почти исчезла, но это все равно была рука трупа, а не живого человека. Приятно. Вот то самое, что имел в виду тот писака, который представлял вампиров, как мертвяков с тусклыми волосами и увядшей кожей. В таком случае у меня жуткая рожа, длинные клыки и серые губы, которые станут ярко-красными, когда я…

Роман передернулся.

Мысль додумалась до конца. Когда я напьюсь свежей крови. В идеале – человеческой.

То, что как-то не приходило в голову. Вечность – вечностью, но для этого придется питаться весьма своеобразным способом. Убивать людей. Не продумано.

Роман вздохнул и побрел к дому. Он прислушивался к собственным ощущениям. Познабливало. Тело ныло, как от усталости, голова кружилась – и сводило желудок. Голод был так же силен, как давеча холод, и так же вызывал страх и тоску. Что бы съесть?

Улица была темна и пустынна. Наступил самый глухой ночной час; никто не гулял, работавшие в вечернюю смену уже давно вернулись домой, прочие лее еще спали и видели десятые сны. Окна домов погасли. Фонари тускло светили через один. Вдалеке, на автобусной остановке виднелся желтый огонек ночного ларька с вином и сигаретами.

Роман бросил пить и курить во время своих православно-буддистских похождений. Тогда считалось, что здоровый образ жизни может помочь узреть истину и достичь просветления. Теперь же ему отчаянно хотелось закурить и хлебнуть чего-нибудь покрепче. Казалось, что привычный человеческий допинг расставит мысли по местам и прогонит тоску. Роман отряхнул, насколько возможно, грязь с одежды и направился к ларьку. Он хотел купить сигареты, и только подойдя вплотную, уже видя пестрые коробки и бутылки за освещенными стеклами, сообразил, что его карманы безнадежно пусты уже не первый день.

Роман мысленно чертыхнулся и, облокотясь на металлический поручень напротив окошка ларька, заглянул внутрь. Сонная полная девица, осветленная до бледно-желтого оттенка, оторвала осоловевшие глазки от книжки в бумажной обложке, которую читала, посмотрела на Романа – и моментально проснулась. Заплывшие сонные глазки ее сделались очень большими и выразительными – они выражали настоящий ужас.

Она не завопила в голос только потому, что потеряла дар речи.

Роман вдруг почувствовал, как заныла верхняя челюсть – даже приятно, пожалуй. Его ноздри раздулись сами собой – ив нос ударил запах из ларька: сигаретного дыма, дешевой еды, вызвавшей мгновенную тошноту – и теплой живой плоти. Это было так неожиданно и ярко, что Роман сам себе удивился.

– Который час, крошка? – спросил он небрежно, сглатывая слюну и принюхиваясь.

– Ч… четвертый…

– Огоньку не будет?

Девица, похоже, справилась со своим страхом. Она усмехнулась, вытащила из коробки простенькую зажигалку, чиркнула, поднесла пламя к самому лицу Романа…

И тут его тело само собой рванулось вперед, а пальцы сомкнулись у девицы на запястье. Девица взвизгнула и дернулась, зажигалка упала, – а Роман потянул изо всех сил. У него было такое чувство, будто девица пытается отобрать у него последний кусок хлеба – и это ощущение, помноженное на дикий голод, удесятерило его энергию. Девица уже не визжала, а молча, отчаянно, сосредоточенно дергалась, пытаясь вырваться. Роман дважды перехватил ее руку повыше – рука в тонком рукаве нитяного джемперка уже торчала в окошке ларька по плечо. Пальцы Романа внезапно обрели чувствительность, рука была мягкая и теплая, под рукавом и кожей текла кровь – кровь! – и, осознав эту простую вещь, он впился в руку у самого плеча зубами, как некоторое время назад – в другую, холодную руку…

Девица пронзительно завизжала. Роман подумал, что кто-нибудь может услышать ее вопли и помешать ему, и эта мысль привела его в бешенство. Голод, смешанный с яростью, заставил его не только хлебать горячую кровь, бьющую из разорванной артерии яркой струей, но и терзать, рвать плоть с животной, бездумной, торопливой жадностью…