Дэвид Геммел - Мечи Дня и Ночи

Алагир, отделившись от других, подошел к высоченному Шакулу и сказал:

— Я Алагир из Легендарных.

Зверь стал качать головой из стороны в сторону, и Ставут ответил за него:

— А это мой друг Шакул. — Звери переминались на месте, неуверенные и настороженные. Тогда Ставут шепнул что-то на ухо Алагиру, и тот, засмеявшись, сказал своим людям:

— Делайте, как мы. — Они со Ставутом принялись мерно топать ногами, и Легендарные, помедлив немного, последовали их примеру. — Мы стая! — выкрикнул Алагир. — Повторяйте за мной! Все разом! — Солдаты отозвались, сначала вразброд. — Громче, сукины дети! — хохоча, приказал Алагир.

— Мы стая! Мы стая! — прокатилось над лугом.

— Шакул! — заорал Ставут. — Кто мы такие?

Шакул тоже начал притопывать, и звери, один за другим, поддержали его.

— Мы стая! — заревел он и взвыл. Стая отозвалась ему дружным воем.

— А ну, послушаем, как воют дренаи! — Алагир приложил ладони ко рту и тоже завыл по-волчьи. Легендарные, уже со смехом, принялись ему подражать — кто в лес, кто по дрова, но это никого больше не волновало.

И Скилганнону полегчало — впервые за несколько дней.

Когда он шел обратно к баржам, его догнал Алагир.

— То, что ты рассказал, это правда?

— Я не враль, Алагир.

— Друсс сражался заодно с джиамадом?

— Тогда они назывались Смешанными, но это одно и то же. Надирский шаман подверг смешению его старого друга, Орасиса.

— Ну, это другое дело.

— Почему другое?

— Раз Друсс знал этого джиамада прежде... Скилганнон, сделав глубокий вздох, заставил себя успокоиться.

— В чем же разница, Алагир? Шакул тоже раньше был человеком. Как и все они.

— Это кара за преступления, которые они совершили, — упорствовал Алагир.

Скилганнон был благодарен дренайскому капитану за поддержку, и обижать Алагира ему не хотелось. Помолчав, он сказал:

— Ты ведь не глуп, Алагир — откуда же такая наивность? Как по-твоему, Вечная — это тиран?

— Конечно. Все ее действия подтверждают это.

— Почему же ты не допускаешь мысли, что при правителе-тиране наказанию подвергаются не только преступники? Шакула превратили в Смешанного, чтобы потом сделать солдатом. Возможно, конечно, что он был вор или убийца — а возможно, просто честный человек, который говорил что-то против Вечной.

— Я понял, куда ты клонишь. Да, верно. Прости меня, Скилганнон. Я дурак.

— Если подумать, то мы оба заслуживаем награды за глупость, — засмеялся Скилганнон. — Не будь к себе столь суров. Все мы рабы своих предрассудков. Мы в свое время считали дре-наев надменными завоевателями, которым давно пора преподать урок. Будь я чуть постарше, я мог бы служить в армии Горбена и встретиться с ними у Скельнского перевала. Ты смотришь на громадных, крайне безобразных зверей и спрашиваешь себя, чем же они заслужили такую участь. Если есть над нами Исток, они в чем-нибудь да провинились, думаешь ты. Не сомневаюсь, что первые джиамады действительно были преступниками, но ведь Вечной нужно пополнять свое войско. Думаю, что последние — это просто крестьяне, которых хватают в собственных деревнях. Я был по-настоящему тронут, Алагир, когда наши, все как один, вызвались идти вместе со Ставутом. Я подумал тогда, что человечество все-таки еще может измениться к лучшему, раз даже звери способны на такую любовь и преданность.

На берегу он пожелал Алагиру спокойной ночи и прошел к последней барже. Харад сидел на корме со Снагой в руках.

— Напрасно вы не сказали мне, — упрекнул он взошедшего на борт Скилганнона и с силой швырнул топор на палубу. Лезвия, похожие на крылья бабочки, вонзились в дерево, рукоять затрепетала.

— Ну, сказали бы, и что? — возразил Скилганнон, поняв, о чем он. — Она умерла мгновенно, во время землетрясения.

— Но от моего топора! — Страдание, звучащее в его голосе, надрывало душу.

— Я знал одного человека, которого убил камешек, вылетевший из-под копыт бегущей лошади. Он был славный воин и побывал в дюжине битв. Камешек угодил ему в висок.

— К чему это ты?

— Мало кто способен выбрать себе достойную смерть. Не ты убил Чарис. Ее убило землетрясение. Послушай меня, Харад: вина всегда сопутствует скорби. Умирает любимый человек, и мы тут же спрашиваем себя: а не могли бы мы этому помешать? И даже если мы никак не могли, вина остается. Любили ли мы ушедших всем своим сердцем? Достаточно ли времени им посвящали? Нам вспоминаются ссоры, размолвки, слезы, непонимание, и каждый такой случай нам как нож в сердце. Ты не одинок в своем горе. Каждый человек, кого-нибудь схоронивший, чувствует то же самое. Я когда-то похоронил жену. Она ждала ребенка и была счастлива. Потом пришла чума. Я годами страдал, понимая, что мало любил ее. Я скитался по миру с осколками ее кости и локоном, ища то самое место, которое мы ищем теперь. Мечтал вернуть ее назад, вознаградить за любовь, которую она мне дарила. Чарис любила тебя, Харад, а дар любви бесценен. Ты стал лучше оттого, что любил ее и был любим ею. С горем бороться не надо, но избавь себя от вины. Ни в чем ты не виноват. Харад помолчал, а потом вздохнул: