Станислав Романов - Больше, чем игра

— Дайте ему меч, — распорядился Антон Неизбежин, не глядя ни на кого.

Климент Пряхин с вопросительным выражением лица оборотился к Лаврентию Жребину.

— Чего там, — сказал Жребин. — Давай уж.

Пряхин пожал плечами, всем своим видом выражая что-то вроде: мне-то что, мне сказали — я и делаю.

Это был самый поразительный трюк, какой только доводилось видеть Копаеву во всей своей жизни: Пряхин просто протянул в сторону правую руку, как будто ухватил нечто в воздухе, сжал кулак, слегка напрягся, потянул руку на себя — и извлек из ниоткуда меч в ножнах. На мгновение Копаеву почудилось, что он видит гораздо больше, чем привык всегда видеть, видит какие-то дополнительные измерения окружающего его мира… Но в следующую секунду шторка обыденного восприятия действительности опустилась, все стало как раньше. Только вот меч в руках Пряхина…

— Держите. — Климент Пряхин без особого почтения, словно какой-нибудь перочинный ножик, сунул меч Копаеву.

— Это — мне? — недоверчиво спросил Копаев, бережно берясь левой рукой за ножны, а правой — за эфес.

— Вам, принц Брэнд, вам, — с легкой насмешливо-снисходительной улыбкой сказал Лаврентий Жребин.

— Это — Вервиндль, — назвал имя меча Климент Пряхин.

— Настоящий? — все так же недоверчиво спросил Копаев.

— Нет — тряпочный, — сердито буркнул Климент Пряхин. Он, похоже, немного обиделся. — Вы держите меч в руках и спрашиваете, настоящий ли он, — крайняя степень подозрительности, гражданин следователь.

— Я просто сам себе не верю… — Копаев смутился, а его нелегко было смутить.

Меч был довольно тяжел; темно-зеленые, украшенные золотой насечкой ножны были длинные, узкие и очень изящные; рукоять меча венчал огромный зеленый камень — вроде бы настоящий изумруд. Копаев потянул за эфес, обнажая клинок, — меч выскальзывал из ножен со слабым шипением. Странный у этого меча был клинок — казалось, он слегка дымится, словно тая на жарком солнце, и оттого видится нечетким, неясным взгляду. Копаев было потянулся большим пальцем левой руки опробовать остроту лезвия…

— Нет! — резко выкрикнул Лаврентий Жребин.

Вздрогнув, Копаев отдернул руку.

— Если хотите сохранить в целости все свои пальцы, то никогда не прикасайтесь к лезвию. Я вам искренне советую не делать этого, — мягко сказал Климент Пряхин. — С этим мечом вы запросто можете повторить известный трюк с шелковой лентой или даже с волосом, а уж пальцы себе смахнете запросто, даже не почувствовав того.

— Да, — кивнул Лаврентий Жребин. — Этот меч способен заставить уважать себя.

— Не знаю, что и сказать. — Копаев аккуратно вложил меч в ножны, поднял глаза на загадочных бородачей.

— Скажите спасибо, — подсказал Климент Пряхин.

— Спасибо, — поблагодарил Копаев от души. — И за меч спасибо, и за советы.

— Пожалуйста, — сказал Лаврентий Жребин.

— Рады были помочь, — сказал Климент Пряхин.

А вот Антон Неизбежин не сказал ничего и не обернулся даже напоследок.

То ли у местных гондольеров был особый нюх, то ли Копаеву просто повезло, но не прошло и тридцати секунд, как он вышел на причал крематория, и вот из-за угла дома напротив показалась черная закорючка гондолы.

— Эй! — крикнул Копаев и помахал рукой. — Сюда!

Гондола приблизилась к причалу, поскреблась о него бортом.

— В морг меня отвезете? — спросил Копаев у гондольера и быстро добавил на всякий случай: — Мне нужно туда по одному весьма важному делу.

— Тчг нь твзть твз, — чудно ответствовал гондольер, проглотив все гласные звуки. Копаев его понял с трудом. Он присмотрелся к лодочнику. Гондольер был не тот, что привез Копаева в крематорий: во первых это было ясно по его жуткой дикции, а во-вторых, он совсем не был похож на того, первого. Этот гондольер был старше, ниже ростом, коренастый, почти квадратный; ручищи у него были могучие, ладони шириной не уступали лопасти весла. На меч в руках Копаева гондольер не обратил ровным счетом никакого внимания, будто и не такие еще штуки ему случалось видывать у своих пассажиров.

Копаев перешел с причала в гондолу и сел на пассажирскую скамью. В этой гондоле тоже, слава богу, имелся легкий тент, защищавший от невозможно яркого солнца.

Гондольер отпихнул лодку от причала и негромко затянул баркаролу. Пел он правильно, очень чисто и внятно, не пропуская ни единой гласной, и — еще одно отличие от того, первого гондольера, — пел он по-русски: