Робин Ла Фиверс - Темное торжество

Высадившееся подкрепление растекается по городу. Французские воины — те, кому не пришлось прыгать за городскую стену, — понимают, что сейчас их просто задавят числом, и торопливо складывают оружие.

Скоро д'Альбрэ окажется меж двух огней. Спереди ему будет грозить гарнизон Ренна, а за спиной встанет шеститысячное войско из Англии. Вот теперь у герцогини появился справедливый шанс на победу!

Ну а мы — мы купили себе некоторую передышку.

Чудище отыскивает меня в лагере, где я вожусь с ранеными. Я вижу, как он выходит из темноты — перемазанный кровью и широко улыбающийся. Я против воли улыбаюсь в ответ. Пусть на нем и не было метки, но какие только жуткие картины его смерти ни рисовались у меня в голове! Я на некоторое время оставляю увечных, чтобы наша встреча не побеспокоила их.

— Ты справился! — говорю я. — У тебя все получилось.

Он подхватывает меня могучими ручищами, отрывает от земли и принимается кружить.

— Мы, — поправляет он меня. — Мы это сделали. Я, ты, угольщики… все вместе!

Я закусываю губы, чтобы не расхохотаться:

— Поставь меня!

Он опускает меня наземь, но руки убирать и не думает. Даже наоборот: нагибается и прижимается губами к моим губам. Ах, что за поцелуй! В нем и радость, и победное торжество… Но мгновением позже все это сменяется чем-то совершенно иным. Чем-то куда большим, трепетным и чудесным.

Его руки, заключившие меня в кольцо, суть несокрушимая крепость, которая не падет, что бы ни ждало нас впереди.

Его ладонь оказывается у моей щеки, эта грубая мозолистая ручища гладит так нежно, что слезы наворачиваются на глаза. С кем бы я прежде ни целовалась, ничего подобного не испытывала. Я словно проглотила крохотный кусочек солнца, и теперь его свет и тепло проникают во все уголки души, разгоняя хмурые тени.

Ну как не уступить этому поцелую, не уступить такой силе и мужеству, помноженным на удивительную доброту этого человека?

К лагерю подтягиваются все уцелевшие. Я беспокойно окидываю взглядом каждого, ища нескладную и худую фигуру Виннога. Потом появляется Лазаре. Наши взгляды встречаются, и он коротко мотает головой. Винног не вернется. Лицо Лазаре омрачено непрошеной заботой, которую я на него взвалила. Я поступила несправедливо, ибо кто мы такие, чтобы силиться отвести руку Смерти? Ведь даже я, прислужница Мортейна, сумела спасти в нашем отряде всего лишь одного отмеченного из троих.

Хоть и одержана победа, в лагере этим вечером не очень-то весело. Кроме Виннога и де Бросса, мы потеряли шестерых воинов и семерых угольщиков. Тело рыцаря де Бросса отвезут в его имение, и там он будет погребен в фамильной усыпальнице. Четверых воинов похоронят назавтра. Они лежат под деревьями, укрытые с головой.

Гибель Виннога особенно тяжело подействовала на всех. Неуклюжий долговязый парнишка был всегда весел и добр, охотно улыбался и словно не замечал недоброжелательства.

Угольщики не хоронят своих мертвых в земле. Их обычай велит жертвовать тела Темной Матери. Выбрав поляну, где высится древний стоячий камень, они складывают погребальный костер — с той же аккуратностью, с какой устраивают свои ямы для выжигания угля. Простые и знатные воины один за другим, не сговариваясь, присоединяются к угольщикам, чтобы вместе с ними воздать последнюю честь павшим. Эрван бросает в дрова факел, и языки пламени с шипением и треском разбегаются по сухим веткам.

Ало-золотой огонь быстро добирается до тел. Жар идет просто чудовищный, и я могу лишь гадать, в величине костра тут дело или в особом искусстве угольщиков. Нам приходится отступить подальше. Жирный дым упирается прямо в небо, унося души углежогов прямо в объятия их Богини.

Когда костер догорает и не остается ничего, кроме углей и золы, мы возвращаемся в лагерь. Причем люди не разбредаются, а держатся вместе, переговариваясь приглушенными голосами. Смерть спаяла их братство, совершив то, чего не смогла жизнь. Я поневоле думаю: Винног, верно, порадовался бы такому исходу. Вон ведь даже наш главный задира, рыцарь Голтье, внимательно слушает, что ему рассказывает Эрван.

Все складывается так, как пообещал Чудище. Или это Темная Матерь пообещала, что на пепелище отчаяния будут обретены взаимоуважение и прощение?

А раз им это удалось, может, получится и у меня?

Чудище стоит поодаль от остальных, глядя на рдеющее кострище. Он еще не умылся, на нем пыль, копоть и кровь, глаза воспаленные. Я с содроганием вспоминаю, как спрашивала его, легко ли отправлять людей на смерть. Это никогда не бывает легко.